Очерк шестой

Грядущего ко Мне не изжену вон

Прежде, чем начать рассказ о возрождении духовной жизни Казанской церкви, нельзя не упомянуть о влиянии храма на судьбы тех, кто не был в числе его прихожан, но оказывался в Узком волею обстоятельств, в которых действовал Промысел Божий.

Узкое с момента создания в усадьбе в 1922 году санатория Центральной комиссии по улучшению быта ученых (Цекубу) стало восприниматься как государство научной и художественной интеллигенции. Это обстоятельство предопределило и предуготовило миссию духовного просвещения разума, преодоления искусственно создававшегося "противостояния" веры и науки, которую несет Казанский храм сегодня. Большинство нынешних его прихожан составляют именно представители интеллигенции, во множестве населившие районы, прилегающие к Узкому.

Представление о гармоническом сочетании веры и научного знания прекрасно выразил Михаил Васильевич Ломоносов: "Правда (знание) и Вера суть две сестры родные, дщери одного Всевышнего Родителя, никогда между собою в распрю зайти не могут, разве кто из некоторого тщеславия и показания своего мудрования на них вражду всклеплет".¹ Однако за два века господства людского "мудрования" это представление оказалось утраченным.

Отношение к Казанскому храму представителей разных поколений русской интеллигенции, прочно обосновавшейся в Узком, является отражением основных этапов пути, пройденного ею в обретении утраченной веры. "Научный" взгляд на храм как на памятник архитектуры и равнодушие к его духовной жизни свойственные первым обитателям санатория "Узкое", во втором поколении трансформировались в острое чувство стыда в отношении преданной и поруганной веры. Попытки смягчить положение приняли форму борьбы за реставрацию храма.²

Но и представители второго поколения, хотя и "сознавали, что из недр Святой Церкви льется животворный источник, однако реальной жизни Церкви они принять не могли". Они, по образному выражению современного подвижника веры архимандрита Сергия Савельева, "ходили вокруг церковных стен, стесняясь вовнутрь войти".³ Внутрь святых стен Казанского храма, ища "Царства Божия и правды Его" (Мф. VI, 33), вступило только третье поколение интеллигенции, пришедшее, чтобы не только жизнью, но и своими научными и художественными трудами свидетельствовать истинность веры.

Храм своим незримым, но благодатным влиянием на души людей, простиравшимся и за пределы их земного существования, связал воедино представителей всех трех поколений. Невозможное для людей стало возможным у Бога (Мф. XIX, 26), и в нынешних прихожанах Казанского храма с изумлением узнали бы собственных внуков "граждане республики Санузии" - обитатели санатория Цекубу, населившие Узкое в тот "зараженный век", когда "интеллигентному, так называемому образованному, умному человеку веровать не полагалось: вера была - по общему ходячему мнению - не совместима с разумом".⁴

Представление о превосходстве разума над верой, поклонение скудному человеческому уму, которое выдающийся русский иерарх и мыслитель митрополит Вениамин Федченков метко определил как болезнь "умобоязни",⁵ определяли отношение к вере большинства представителей русской интеллигенции в первой половине XX столетия.

В лучшем случае отношение это было доброжелательно-отстраненным, каким ярко выразил его выдающийся педиатр, академик Г. Н. Сперанский. Будучи студентом, он в роли учителя детей Трубецких проводил лето в Узком и впоследствии, отдыхая в академическом санатории, написал короткие воспоминания под названием "Кое-что о старом Узком".

"Церковь, - рассеянно заметил он по поводу Казанского храма, - конечно, функционировала (выделено нами - О. Щ.) по праздничным и воскресным дням, но я всегда на выходные дни уезжал в Москву, так что не был на службе в церкви".⁶ Вера в этом случае становилась для человека доброй традицией, чудесным воспоминанием детства, средством успокоения, но, к сожалению, переставала быть существом жизни, которую наполняли научные занятия или художественное творчество.

"Наши интеллигенты довольствовались умозрительным восприятием жизни Церкви, - писал архимандрит Сергий. - Для них обрядовая форма церковной жизни казалась слишком примитивной. Для большинства из них было чем-то непривычным и даже унизительным зайти в храм, подойти к образу Божией Матери, поставить свечу, встать на колени и искренно помолиться в толпе простых людей...".⁷

В то же время представители интеллигенции остро ощущали духовный вакуум, который был порождением возведенного в абсолют безблагодатного "разума". Об этом удивительно написал еще в середине XIX века самый духовно чуткий русский поэт Федор Иванович Тютчев в стихотворении "Наш век":

Не плоть, а дух растлился в наши дни,
И человек отчаянно тоскует...
Он к свету рвется из ночной тени
И свет обретши, ропщет и бунтует.
Безверием палим и иссушен,
Невыносимое он днесь выносит...
И сознает погибель он,
И жаждет веры - но о ней не просит...
Не скажет век, с молитвой и слезой,
Как ни скорбит пред замкнутою дверью:
"Впусти меня! Я верю, Боже мой!
Приди на помощь моему неверью!..⁸

Духовный вакуум стал еще острее ощущаться после революции. К нему присоединился вседневный панический страх, призрак "невыносимого", который явственно стоял перед каждым. Многие представители первого поколения интеллигенции, проходя по усадебным аллеям Узкого, где жила память о Тютчеве,⁹ вспоминали другие строки поэта:

Увы, что нашего незнанья
И беспомощней и грустней?
Кто смеет молвить: до свиданья!
Чрез бездну двух или трех дней?¹⁰

Тихая, романтическая грусть о скоротечности всего земного, вложенная Тютчевым в это четверостишие, приобрела трагический оттенок, и зловещая "бездна двух или трех дней" могла в любой момент без остатка поглотить любого обитателя Узкого.

Единственной опорой в тяжелые времена испытаний была вера. "Великое утешение человеку в несчастиях - сознание существующего благого Бога, защитника и покровителя гонимых несчастиями, - писал частый гость санатория "Узкое", выдающийся русский художник Аполлинарий Михайлович Васнецов. - И если человек вследствие ли своих пороков, или неуменья, или слабости несчастлив, то вера в то, что есть справедливость в Царствии Небесном и есть Справедливый Бог, всегда, как луч далекой звезды, упавшей в бездну земного страдания, уврачует душевные раны того человека, кто верует в Бога".¹¹

К сожалению, среди ученых и мыслителей, населивших Узкое, было мало тех, кто подобно Васнецову, не утратил спасительной путеводной нити веры. На большинстве же сбылось горькое предсказание Федора Ивановича Тютчева, и вместо обращения к Богу "население" Узкого пыталось заполнить образовавшуюся духовную пустоту своеобразным неоязычеством, стремилось в непрерывной чреде развлечений "забыться" от неотступной и страшной действительности.

"Никто не может сказать: - Цекубу... Это меня не касается, - писал восторженный посетитель санатория "Узкое" в 1923 году. - Потому что всех касается мозг страны, как всех касается свет солнца и бледное очарование луны.

Солнце страны - ее ученые.

Луна страны - ее художники, артисты, поэты, композиторы в слове, звуке, камне, жесте.

Одна из тяжелых болезней организма - анемия мозга.

Анемия духа - этого термина, кажется, медицина еще не знает. Но мы за тягостные годы экономических испытаний познали и анемию мозга, и анемию духа".¹² Экономические испытания отступали в прошлое, но "анемия духа" продолжала развиваться и заметно прогрессировать в гостеприимных стенах усадебного дома в Узком.

В короткое время отдыха гости Узкого считали себя жителями "республики Санузии", идеального "государства" интеллигенции. Устройство "республики Санузии" - пародия на государственный аппарат послереволюционной России - было и наивным выражением мнимой независимости интеллигенции, и бесплодной попыткой свести происходившее в стране к шутке, хотя бы на время отрешиться от действительности под призрачным благополучием "Санузской республики".

Характер этого "государства" интеллигенции был вполне языческим. "Божок" счастья Санузка, материально воплощенный скульптором И. Н. Жуковым, ритуал "посвящения" в жителя республики, ее герб с изречением: "Я не размышляю, но ем, следовательно, существую",¹³ - все обличало малодушный побег ее обитателей от действительности, а еще более - от самих себя.

Внемлите себе, да не отягчают сердца ваша объядением и пиянстом (Лк. XXI, 4). "Дебелость и мгла, - предупреждает святой отец XIX века Святитель Игнатий Брянчанинов, - сообщаемые телу обилием и неразборчивостью в пище, мало-помалу сообщаются телом сердцу и сердцем уму. Тогда эти душевные очи, сердце и ум, притупляются; вечность скрывается от них".¹⁴

Действительно, вечность, наполнявшая богослужения в Казанском храме, который находился в двух шагах от "границы" Санузии, ускользнула от большинства ее "жителей", упоенных превосходством собственного ума. "Я не боюсь сказать теперь, - писал об этом болезненном состоянии митрополит Вениамин, - что это был злой дух, бесовский дух, дьявольское наваждение - в подлинном смысле этих слов... Но отрава эта заразила наше общество чрезвычайно глубоко, мешая веровать просто или даже разрушая веру, как это было с несчастным Толстым и миллионами интеллигентов".¹⁵ Для них храм был мертв и значение его определялось исторической ценностью церковного здания.

Членами комиссии "Старая Москва" Казанская церковь была признана "удобной для устроения здесь музея, так как все здание сохранилось хорошо, оно сухое, без течи".¹⁶ Эта мысль, казавшаяся чрезвычайно странной, когда храм был действующим, отразила равнодушие интеллигенции к тому, для чего он существовал, - к Дому Божию.

Правда, в устах Аполлинария Михайловича Васнецова эта мысль была направлена на то, чтобы оградить храм от возможного разрушения или использования для хозяйственных целей. Однако художник был единственным из первого поколения санузского "государства интеллигенции", кто пытался привлечь к судьбе храма внимание современников.

Отец Михаил Васнецов. Рисунок В. М. Васнецова Москва. Дом-музей В. М. Васнецова

Аполлинарий Михайлович, сын сельского священника Михайла Васильевича Васнецова, с рождения органически впитал в себя веру отца и унаследовал его художественную одаренность и склонность к научным занятиям. "Три века, - говорит летописец Васнецовых, - историю рода писали в консисторских книгах Вятской епархии, клировых ведомостях, метрических книгах, исповедальных росписях, ставленических делах... Это была обычная история типичного для Вятской земли священнического рода - таких было много на Руси. Необычное началось тогда, когда сыновья отца Михаила Васнецова, получив духовное образование, решили с благословения отца пойти каждый своим путем. И нельзя сказать, что они коренным образом изменили традициям рода. Ведь все эти три века священнослужители Васнецовы не только служили, но и по мере своих художественных способностей участвовали в украшении строящихся храмов, обучали грамоте как своих детей, так и детей прихожан".¹⁷

Влияние отца Михаила на детей было огромным. Распространялось оно не только на область нравственную, но во многом определило и круг занятий его сына, хотя отец Михаил скончался, когда Аполлинарию Михайловичу едва минуло тринадцать лет. "Любовь к природе, так сказать влюбленность в нее, наблюдательность была воспитана во мне отцом с глубокого детства, - вспоминал художник. - Любовь к природе и воспитала во мне любовь к пейзажу, и этим я обязан отцу... Его смерть потрясла меня до глубины души; все лето после того я был "сам не свой" и долго не мог примириться с тяжелой потерей".¹⁸

Духовность определила направление творчества братьев Васнецовых, питала их постоянный интерес к русской старине, воплотившийся не только в художественных произведениях, но и в научных занятиях. Она получила высокую оценку митрополита Вениамина, поставившего Васнецовых в ряд "гениальных художников живописи, отдававших себя на служение вере... Ну, кто осмелится сказать про них, что они при вере своей были малограмотной "темнотой"? Многие из них были профессорами наук в университетах; почти все прошли высшую школу, одарены были гениальными способностями".¹⁹

"Знание и просвещение, - свидетельствовал Аполлинарий Михайлович, - великие сподвижники религии... Бедный наш народ, мало просвещенный, потому и "предал" так быстро свою веру, что был темен и позволил начертать в душе своей темень безверия (подчеркнуто А. М. Васнецовым): "религия - опиум для народа".²⁰

Аполлинарий Михайлович Васнецов в мастерской. Училища живописи, ваяния и зодчества. Фотография. Конец 1910-х. Москва. Мемориальный музей-квартира А. М. Васнецова

Послереволюционное время было очень тяжелым для Аполлинария Михайловича, в первую очередь с точки зрения духовной. Желание художника служить народу оставалось в нем неизменным, но если некогда оно увлекало Васнецова на путь народничества и вызывало резкие протесты по поводу подавления революции 1905 года, то в 1917 иллюзии рассеялись, как дым. Стремясь осмыслить совершившееся, Аполлинарий Михайлович начинает вести потаенные записи с символическим названием "Странствование для обретения Правды-Истины".²¹

"Странствование" духа художника привело к созданию удивительного произведения, в котором он переосмыслил происходившее в России в отношении не только нравственном, но и религиозно-философском. Двухтомная рукопись, о которой знали только самые близкие Апполинарию Михайловичу люди, и сегодня находится в неизвестности, хотя открывает в образе художника Васнецова мыслителя, которого без преувеличения можно назвать религиозным философом.

Работа над "Странствованием..." стала главной в творчестве позднего Васнецова. Последнее большое полотно "Шум старого парка" Аполлинарий Михайлович завершил в 1926 году.²² Впоследствии художник писал только небольшие работы, которые находились в непосредственной связи со "Странствованием..." и во многом служили художественным воплощением его размышлений.

Аполлинарий Михайлович остро оглушал вину самих русских людей в том, какому поруганию предавалась вера. "Соблазнители взрослых и детей, не верующие в чудеса, в то же время требуют чудес, зная при том, что вера Христова не в чудесах и не в камнях храмов, а в сердце и душе верующих, - писал он в "Странствовании...". - Притом же, в ком слаба, непрочна вера, те удаляют себя от Бога и от Его помощи. Кто же из верующих заступился, жертвуя собой, за разрушенные Храмы? - Никто".²³

Последнее обвинение Васнецов адресовал в первую очередь себе. Вся жизнь его после революции была наполнена борьбой за спасение наших национальных святынь. Самый яркий пример - его попытки сохранить Храм Христа Спасителя. На смертном одре в короткий миг сознания у Аполлинария Михайловича оставалось только два вопроса: о сыне и "Стоит ли Храм Христа Спасителя"? Храм уже год, как был взорван, но близкие скрыли это от смертельно больного Аполлинария Михайловича.²⁴

К попыткам предотвратить поругание храмов относится и доклад Аполлинария Михайловича "Село Узкое и его окрестности", сделанный им в комиссии "Старая Москва". Иллюстрацией исторической и художественной ценности храма в Узком стала работа художника "Крыльцо церкви", запечатлевшая красоту и обаяние святыни.²⁵

А. М. Васнецов Вид от села Узкое. Москва за 12 верст. 1930. © Мемориальный музей-квартира А. М. Васнецова в Москве. Публикуется впервые

Господь, сторицей воздающий за веру и попечение о святынях, создал в Узком благодатный остров духовного отдохновения и покоя, в котором остро нуждалась душа Аполлинария Михайловича, поэтому в творчестве позднего Васнецова этот уголок Подмосковья занимает очень большое место. Узкое послужило художнику сюжетом для цикла из пяти работ: "Парк и дом", "Пруд", "Березовая аллея", "Крыльцо церкви" и "Вид от села Узкое. Москва за 12 верст". Образ усадьбы был запечатлен Аполлинарием Михайловичем и на афише заседания, состоявшегося в санатории по случаю 25-ой годовщины со дня смерти А. П. Чехова в 1929 году.²⁶

К сожалению, эти произведения Васнецова мало экспонировались²⁷ и никогда не публиковались. Цикл работ об Узком оказался разрозненным: картина "Парк и дом" находится в частном собрании, что же касается "Крыльца церкви" и "Березовой аллеи", то после смерти жены художника след их оказался утраченным. На сегодняшний день только картины "Пруд" и "Вид от села Узкое" можно увидеть в Мемориальном музее-квартире А. М. Васнецова в Москве.²⁸

Впрочем, и этих работ вполне достаточно, чтобы оценить любовь художника к Узкому, но не только эта привязанность послужила основой их сюжета. "Вид от села Узкое" - одно из самых глубоких и символических произведений позднего Васнецова. Этюд Аполлинарий Михайлович создал в 1923 году, а в 1930 полностью закончил работу над полотном,²⁹ которое стало для него одним их последних завершенных произведений.

Сюжет картины, на первый взгляд, очень несложен: обычный среднерусский пейзаж, лишенный каких-то нарочитых красот, представляет собой панораму, открывавшуюся при подъеме на звонницу Казанского храма. Что же заставляло художника возвращаться к нему в течение семи лет?

Дело в том, что эта работа удивительным образом перекликается с созданием рукописи "Странствования для обретения Правды-Истины" и служит художественным выражением того, о чем пишет Васнецов-мыслитель.

Рукопись свою Аполлинарий Михайлович создавал в исключительной тайне - одного суждения о том, что "диктатура пролетариата - деспотизм и одинаково губит народ и национальность", а "власть тьмы одинаково может идти рядом как с той (диктатура одной личности), так и с другой формой правления (диктатура пролетариата)",³⁰ достаточно было для того, чтобы его автор бесследно исчез с лица земли. Подобных мыслей, выраженных еще более резко и смело, было в "Странствовании..." множество. Васнецов писал не для современников, а для потомков, в которых видел "внимательных сопутников" своего духовного странствия, поэтому ему важно было и завершить свой труд, и сохранить его.

Над рукописью он работал только дома и "в комнате башни Часозвон" в Коломенском, где гостил у выдающегося архитектора Петра Дмитриевича Барановского, мужество которого сохранило от разрушения собор Василия Блаженного.

В Узкое Аполлинарий Михайлович рукопись не возил - это было бы слишком легкомысленно и опасно, но на страницах ее явственно запечатлелись отголоски того общения, которое происходило здесь. "Существует очень распространенное, грустное и безотрадное ложное мнение. Религия и Бог - мечта живого человека, хотя и идеальная, но несбыточная; достояние только его субъективного мира. Умрет человек - и нет ничего. Все с потрясающим грохотом земли о гробовую крышку исчезнет в кромешной тьме небытия... - пишет Аполлинарий Михайлович. - Да, совершенно верно, к великому счастию для нас, религия достояние "живого человека". То, что живо в нас, то и верует в Бога и любит Его и стремится к Нему... Умирая, разлагается и исчезает со смертью только наша материальная оболочка, делающаяся после смерти мертвой в полном значении слова - прах, тлен. Но то, что жаждало в нас Бога, мечтало о Его бытии, стремилось к Нему - была другая наша субъективная половина идеальная, душевная, хотя и родившаяся благодаря этой материальности; она и уйдет к тому Первоисточнику, от Которого произошла".³¹

Мысли, наполнявшие душу художника, послушно ложились на холст под его кистью. "Вид от села Узкое" - живой и наглядный образ его духовного странствования.

Вглядываясь в пейзаж, не сразу понимаешь, почему предельно простой и непритязательный сюжет производит острое щемящее впечатление и в то же время дышит каким-то удивительным покоем. В летний, напоенный зноем день по пустынному, простирающемуся далеко перед нашим взором пространству движется одинокая фигура странника.

Странничество всегда привлекало к себе внимание художника. Аполлинарий Михайлович создал целый цикл произведении о странниках, частью которого является и его чудесная работа "Лесная тропинка. Абрамцево", некогда украшавшая спальню последнего русского императора.³²

"Вид от села Узкое" - дальнейшее развитие темы странничества Картине этой удивительно созвучны строки Марины Цветаевой:

Над синевою подмосковных рощ
Накрапывает колокольный дождь.
Бредут слепцы Калужскою дорогой, -
Калужской - песенной - прекрасной, и она
Смывает и смывает имена
Смиренных странников, во тьме поющих Бога.
Троицын день. 1916 год³³

Это образное восприятие Калужской дороги не случайно так сильно захватывало воображение. Впечатление, производимое странниками, путь которых лежал в знаменитую Оптину - Оптину пустынь, одну из величайших святынь русского Православия, было столь сильно, что у многих возникало желание:

Перекрещусь, и тихо тронусь в путь
По старой по дороге по Калужской.

К 1930 году у васнецовского странника уже не осталось возможности достичь заветной Оптиной - обитель была закрыта шесть лет назад,³⁴ и Россия лишилась почти всех действующих монастырей.³⁵

Странник обременен не столько тяжестью ноши, сколько грузом своих раздумий и переживаний. Пустынны окрестности, и фигура странника в их безбрежном просторе становится символом одиночества человека в превратностях и бурях "житейского моря". Не будет преувеличением сказать, что в образе этого одинокого путника бредет в поисках Правды-Истины сам автор "Странствования..."

Мы видим странника с высокой точки и проникаемся впечатлением, что рядом с нами присутствует сам создатель картины, взирающий на одинокого путника, "как души смотрят с высоты на ими брошенное тело".³⁶

Духовный взгляд, которым взирал художник на видимый мир, заставляет нас вновь и вновь вглядываться в его полотно. Под действием этого взгляда неожиданно "Вид..." озаряется светом веры и мы начинаем ощущать, как от него исходит покой. Путник, который при беглом взгляде казался потерянным, бредущим неведомо куда, отчетливо видит цель своего пути - "Странствование для обретения Правды-Истины" кончается ее обретением во Христе.

А. М. Васнецов Лесная тропинка. Абрамцево. 1885. Фрагмент. Москва. ГТГ

"Заповеди блаженств Христовых как для будущей жизни, так и для земной - те ступени, которые ведут в Царствие Божие. "Блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят". Поэтому, высшее достижение искренно верующего выразится в единственном желании: "да будет воля Твоя, Господи, яко на небеси и на земли", и стремлении жить во имя Божие: во имя Отца и Сына и Святаго Духа" (подчеркнуто А. М. Васнецовым), - заключает Аполлинарий Михайлович.³⁷

Обретение Того, Кто есть "путь и истина и жизнь" (Ин. XIV, 6) поднимает художника до высоты духовного прозрения, предсказания, сбывшегося ныне: "Настанет время, когда вера... предстанет во всем своем величии, правде, силе и красоте!"³⁸

Художник видит это духовным взором, и как торжество веры звучит в годы воинствующего безбожия итог "Странствования...". "Благосклонные мои спутники-читатели! Долгий наш путь окончен; Правда-Истина сияет над нами в зените, как Солнце; в начале странствования она была путеводной звездой, горевшей вдали среди мрака неведомых областей знания, и теперь ея сиянием он побежден!" - пишет Аполлинарий Михайлович.³⁹ Истина движет его странником, и со стен Казанского храма, благословляя, смотрит на него светлый Лик Пресвятой Девы.

Покров, который простирала Царица Небесная над Своей обителью, создавал для всех посещавших Узкое чувство удивительной легкости, покоя и безопасности. Божественный Младенец Христос простирал Свою благословляющую десницу со стен храма, который продолжал незримо и благодатно влиять на судьбы людей даже за пределами их земного бытия.

Протоиерей Димитрий Иванович Кастальский (1820-1891). Из семейного альбома А. Д. Кастальского. Москва. ЦГММК им. М. И. Глинки

Это влияние мы ясно видим в судьбе русского духовного композитора Александра Дмитриевича Кастальского. Как и Аполлинарий Михайлович Васнецов, Александр Дмитриевич Кастальский был сыном священника. Когда в царствование императора Александра II была разрушена замкнутость духовного сословия и получение священного сана перестало быть единственно возможным служением для детей духовенства, многие из них устремились в университеты и академии.⁴⁰ Расцвет русской науки и искусства со второй половины XIX века вплоть до революции во многом связан с именами выходцев из семей духовенства.

Судьбы Александра Дмитриевича Кастальского и Аполлинария Михайловича Васнецова оказались во многом сходными. Они родились в один и тот же год, оба выросли в семьях священников, одаренных не только духовно, но и художественно, обоим всю жизнь было свойственно стремление служить народу в лучшем и высоком смысле этого понятия. Много созвучного было в их творчестве, и дочь композитора Кастальского свидетельствовала, что произведения Аполлинария Михайловича были отцу "по сердцу".⁴¹

Протоиерей Д. Кастальский Сказание о чудотворной Казанской иконе Божией Матери. Экземпляр из библиотеки скита Оптиной пустыни Москва. РГБ

Александр Дмитриевич родился в семье московского священника Димитрия Кастальского. Выдающийся пастырь, проповедник Слова Божия, неутомимый преподаватель и церковный писатель, отец Димитрий привлекал к себе не только нравственными качествами, но и глубокой разносторонней одаренностью. Он имел обширные познания не только в богословии, сочетал духовное просвещение с занятиями светской наукой, обладал выдающимся даром слова и незаурядными способностями к живописи.⁴²

В течение всей жизни отец Димитрий вел дневник, где "описывал разные события и свои мысли, рисовал акварелью - все, что ему хотелось запомнить... рисовал легко, никогда не учившись, конечно", - вспоминала его внучка Н. А. Кастальская. - В обширнейшем рукописном дневнике-восьмитомнике объята целая эпоха".⁴³

В 1877 году отец Димитрий стал настоятелем Казанского собора на Красной площади, и вся жизнь его приобрела неразрывную связь с Казанской иконой Пресвятой Богородицы. Благоговейный почитатель святого образа, отец Димитрий создал свое "Сказание о чудотворной Казанской иконе Божией Матери". В живой, выразительной и удивительно трогательной манере он изложил историю чудотворного образа и современные ему чудеса от святой иконы. Эта небольшая книжечка, во множестве разошедшаяся по всей России, стала одним из самых любимых духовно-просветительных сочинений русского народа.⁴⁴

В семье отца Димитрия и матушки Ольги, "институтки" и пианистки, было 9 детей. Александр Дмитриевич, которому предстояло сыграть выдающуюся роль в области русской церковной музыки, родился четвертым. Матушке, которая первой заметила дарование маленького Александра, он казался "ангелом во плоти".⁴⁵

От отца Димитрия Александр наследовал его разносторонние способности: будучи превосходным музыкантом, он прекрасно рисовал, любил и умел выражать свои мысли стихами. Необычайно даровитый, живо откликавшийся на все происходящее, увлеченный идеей служения народу, Александр Дмитриевич отдавался творчеству страстно и без остатка.

Безмерная увлеченность Александра развитием художественных способностей, далеко опережавшая его духовный рост, беспокоила отца Димитрия и, видимо, послужила охлаждению его отношений с сыном, несмотря на то что батюшка, по свидетельству внучки, "вообще защищал своих детей или "не обвинял", хотя и был строгим".⁴⁶

Александр Дмитриевич Кастальский. Фотография. Начало XX в.

В дневнике отца Димитрия сохранилась заметка: "Сын мой Всеволод работает инженером в Московской управе; сын мой Владимир чертежником в Техническом училище; сын Николай строит большой мост у Симонова монастыря. Александр живет в номерах "Северный полюс", кажется, дает уроки музыки".⁴⁷

Заметка проникнута грустью: как хотелось бы отцу Димитрию написать: "Сын мой рукоположен в сан и имеет приход...", но дети его не захотели следовать отцу. Молитвы отца Димитрия не остались не услышанными: по пути служения Богу пошли его потомки, и род священников Кастальских существует доныне.⁴⁸

"Дедушка был несколько недоволен, а отец уже совсем "отлепился от семьи", - замечает по поводу этой записи из дневника Н. А. Кастальская. Разрыв Александра Дмитриевича с семьей был во многом связан и с его намерением жениться на Н. Л. Павловской, которая, по мнению дочери, "отнюдь не была религиозной".

Кроме того, на родной сестре Павловской был женат старший сын отца Димитрия Всеволод, и брак Александра Дмитриевича и Натальи Лаврентьевны с церковной точки зрения не мог быть признан законным. Они обвенчались, чтобы "не компрометировать" отца Димитрия, в полковой церкви, и в документах Александр Кастальский именовался "бригадиром".⁴⁹

Жена стала для Александра Дмитриевича самым дорогим другом и неутомимым помощником в его музыкальной деятельности, которая была неразрывно связана с Синодальным училищем церковного пения. Александр Кастальский поступил в преподаватели Синодального училища по рекомендации своего консерваторского профессора Петра Ильича Чайковского.⁵⁰ Несмотря на признание Кастальского, что он отнюдь не относился к самым прилежным ученикам Чайковского и "не прочь был при случае увильнуть от уроков",⁵¹ Петр Ильич безошибочно определил его дарование как талант духовного композитора.

В стенах Синодального училища церковного пения Александр Дмитриевич сложился как родоначальник Нового направления в русской духовной музыке, основанного на развитии древних обиходных распевов и традиций народного пения.

В церковном пении Кастальский видел особый вид искусства, "которое питает не менее 60 процентов населения России (69 процентов с единоверцами и старообрядцами), т. е. около ста миллионов жителей". "Подавляющее большинство из них, - говорил композитор, - конечно, крестьяне. Да и ценителями и искренними любителями этого искусства является по большей части деревенский трудовой люд, а не та публика, что наполняет театры и концерты. Искусство это народное и притом даровое для слушателей, как и его сестра - народная песня. Я думаю, что от этого они оба не обесцениваются и достоинства их не умаляются".⁵²

Но и интеллигентная "публика, наполнявшая театры и концерты", не оставалась равнодушной к творчеству Кастальского. "Двадцать лет среди нас живет и творит художник, отмеченный свыше, как боговдохновенный певец, - писала в 1916 году газета "Утро России". - Церковь же мы, как известно (мы, т. е. интеллигенция), посещать не приучены", и концерт из произведений Кастальского позволяет попасть в "эту близкую всем по крови, по рождению, область "церковной музыки", de facto большинству из нас, оторвавшихся от Церкви и тщетно ищущих потерянного в общественной и личной морали, - область почти неведомую".

"И совершается чудо, - продолжает восторженный автор. - Гурманы и эстеты, пришедшие судить и рядить об "интересном" вдруг какою-то силою сплачиваются воедино с "малыми сими", с простой публикой, с служителями храма... Растет, ширится и крепнет волна глубокого религиозного чувства... Это уже не концерт. И точно чувствуя всю значительность совершающегося, на миг осознав себя участниками какого-то религиозного действа, где одни поют устами и сердцем, все же мыслию и чувством, - вся масса (уже нет публики и артистов) в одном из наиболее вдохновенных моментов поднимается со своих мест... Концертный зал становится храмом".⁵³

Александр Дмитриевич был не только выдающимся композитором, но преподавателем и родоначальником многих курсов Синодального училища, а затем стал директором этого уникального учебного заведения. Необычайно деятельный и умный, Кастальский сумел привести Синодальное училище церковного пения в цветущее состояние.⁵⁴ В 1910-1913 годах Синодальный хор покорил Европу своим мастерством и красотой русского церковного пения. Итальянские газеты называли его концерты "праздником искусства".⁵⁵

Творчество Кастальского, как и его деятельность по подготовке широко образованных регентов, было на подъеме, когда грянули революции 1917 года. Февральскую революцию Александр Дмитриевич принял безоговорочно. Он приветствовал "временную республику (а лучше б и вечную)", ожидая, что пришло время создания народной музыкальной культуры. Синодальное училище представлялось ему "единственной и совершенно оригинальной народно-художественной музыкальной академией церковного и вообще хорового пения".⁵⁶

Однако события конца 1917 года быстро показали иллюзорность и несостоятельность надежд, композитора. Попытки во что бы то ни стало сохранить Синодальное училище затмили для Кастальского всю остальную его деятельность. Его церковные сочинения, как признавался сам композитор, "заржавели", программа широкого музыкального просвещения народа, покорившая наркома Луначарского, не осуществилась.⁵⁷

По некоторой самонадеянности и легкомыслию Кастальский совершил непоправимую ошибку: он пытался сохранить Синодальное училище вне Церкви, преобразовав его в Народную хоровую академию - музыкальное учреждение откровенно богоборческого государства.

Как директор училища, композитор пренебрег возможностью превратить его в Патриаршую школу церковного пения, а Синодальный хор - в Патриарший, поскольку они "в этом новом своем служении" вряд ли сохранили бы "направление, данное им Кастальским". При Патриаршем служении предполагалось "восстановить более древнее и строго-церковное пение" вместо "новаций" Кастальского, которые в свое время вызвали необычайно гневный отклик императора Николая II.⁵⁸

Это заблуждение дорого обошлось Александру Дмитриевичу - его деятельность стали воспринимать как предательство веры. Это мнение особенно усилилось, когда Кастальский вошел в "группу красной профессуры" Московской консерватории и стал членом "Ассоциации пролетарских музыкантов".⁵⁹

Нежелание композитора признавать свою ошибку еще более усугубило его одиночество, хотя вере Кастальский не изменял, а его переход от церковной музыки к народной, которой он с увлечением занимался всю жизнь, был вынужденным.

Одиноким оказался Кастальский и в борьбе за выживание Народной хоровой академии: ее обреченность понимали и единомышленники, и близкие ученики композитора.⁶⁰

Таково было душевное состояние Александра Дмитриевича, когда в августе 1922 года он приехал в Узкое. Живой и темпераментный композитор сразу оказался в самой гуще "санузского" быта и наслаждался, подобно большинству обитателей санатория, кратким забвением своих невеселых дум.

Адресованные жене письма Александра Дмитриевича представляют собой маленькие эссе, посвященные жизни "республики Санузии". Развлечения были самые разнообразные: от серьезных научных докладов и чествования К. С. Станиславского, которому импровизированный хор под управлением Кастальского исполнил сочиненный композитором "Прощальный привет Санузских граждан",⁶¹ до совершенных чудачеств, в которых "отводили душу" знаменитости.

Отдыхающих, "отживших свой срок", провожали весело "с стихами, с ряженными". Один из гостей "въехал в зал на Пегасе (привязали лошадиный череп к Узкому стулу) и произносил всем по очереди приветствия в стихах, сопровождавшиеся иногда остроумными музыкальными иллюстрациями каждого отбывавшего, с возложением на него венка". "Проводы" затянулись до утра, и "Кастальский, примерная скромность и серьезность, был деятельным участником ночного происшествия и почему-то получил прозвище "дедушки русского флота".⁶²

Однако и в санузскую жизнь постоянно вторгалась действительность, а еще более властно напоминало о себе прошлое. "Учился у Вашего батюшки по богословию", - с удовольствием вспоминал в разговоре с Кастальским почтенный профессор Высшего технического училища.⁶³ "Среди ученой компании" Александр Дмитриевич нашел много "охотников до церковного пения", знавших его произведения "даже и практически, участвуя в разных хорах во время оно".⁶⁴

От настоящего время "оно" отделялось всего пятью годами, и это благословенное время продолжало течь в стенах Казанского храма. В письмах Кастальского нет ни одного упоминания о церковных службах, а ведь на время его пребывания в Узком пришлись праздники Преображения и Успения.

Нельзя было не вспомнить величественное престольное торжество в Успенском соборе Кремля, где из года в год пел Синодальный хор, невозможно не ощутить утраченной благодати под колокольный перезвон, который трепетно выводил звонарь Казанского храма Петя Горохов...

Письма композитора молчат об этом, им только отмечено кратко, что 14 и 15 августа - Успение и Спас Нерукотворный - праздники "времени она", и датированы они по старому стилю.⁶⁵ Слишком болезненными были воспоминания, чтобы описать их, слишком сокровенными, чтобы доверить их бумаге и поведать даже самому близкому человеку.

В силу этого Александр Дмитриевич писал жене, что, по общему мнению, он "поправился", прекрасно ел и "спал впору", но "освежения головы" не ощущал, поэтому начал даже подумывать о побеге из Узкого, который не удался ему.⁶⁶

Год спустя, когда положение Александра Дмитриевича серьезно ухудшилось, он вновь приехал, чтобы отдохнуть в "небесном Узком", но письма его уже почти не содержат упоминаний о жизни "Санузии". Ничего больше не хотел замечать композитор, кроме работы, в которой видел свое спасение.⁶⁷

Но спасение было заключено отнюдь не в работе, а в чудотворном Казанском образе Пресвятой Девы, светлый взгляд Которой провожал из Узкого композитора, возвращавшегося к непониманию и неустроенности.

Вскоре после отъезда композитора из Узкого Народная хоровая академия перестала существовать.⁶⁸ Дело жизни Кастальского безвозвратно погибало на его глазах. В декабре 1926 года композитор скончался, и духовный итог его деятельности выглядел плачевно. До наших дней сохранился альбом, где семья композитора собирала публикации о его творчестве, и сопоставление до- и послереволюционных откликов было самым беспощадным обличением его заблуждений.

"Мы почитаем господина Кастальского одним из руководителей нового направления в нашей церковной музыке (выделено нами - О. Щ.), стремящегося соединить старину со всеми средствами, добытыми историческим развитием музыки, - писал в 1903 году один из самых тонко чувствующих музыкальных критиков Николай Дмитриевич Кашкин, - этот путь едва ли не единственно верный и надежный для того, чтобы поднять нашу многоголосную церковную музыку на ту высоту, какая ей подобает".⁶⁹

В 1923 году рецензии свидетельствовали о зарождении "нового музыкально-революционного стиля", который "может отразить пролетарскую классовую идеологию" (выделено нами - О. Щ.). Его родоначальником был признан А. Д. Кастальский.⁷⁰

Композитор, которого в 1916 году называли "боговдохновенным певцом",⁷¹ к 1926 характеризовался как творец "первых опытов дать художественный образец производственной музыки" (выделено нами - О. Щ.)⁷² Но самым ошеломляющим "признанием заслуг" А. Д. Кастальского стал один из некрологов: "Октябрь нашел в нем живой и сильный отклик: духовные распевы заменились в его творчестве производственными мотивами, а храмы и Синодальное училище (где он долго работал) отдал он под светлые мастерские".⁷³

Синодальный хор на сцене римского зала "Аугустео". 1911

Чудо в судьбе композитора совершили милость Пресвятой Богородицы и молитвы благоговейного почитателя Ее чудотворной Казанской иконы отца Димитрия Кастальского. Забыты колебания, прощены заблуждения, и для русской культуры имя Александра Дмитриевича Кастальского - имя церковного композитора. Митрополит Вениамин, говоря о выдающихся деятелях русской культуры, живших верой, поставил Александра Дмитриевича Кастальского в один ряд с Н. А. Римским-Корсаковым, М. А. Балакиревым, П. И. Чайковским, А. Т. Гречаниновым, "посвятившими дарования свои и Церкви, ее песнопениям".⁷⁴

Хор Церковно-певческой школы Казанского храма в УЗКОМ в соборе города Ровиго (Rotonda di Rovigo) в Северной Италии. 1993

Возрождение веры возродило к жизни и произведения Кастальского, и имя их создателя. Музыка композитора вновь зазвучала во множестве православных храмов, и в Казанской церкви Узкого за первым богослужением раздавалось ликующее "Христос воскресе!" Кастальского.

В Узком под Покровом Пречистой Девы, под сенью Ее Казанского образа получило чудесное продолжение дело жизни композитора, в дни его земного бытия оказавшееся невозможным.

В 1917 году на Всероссийском съезде духовенства и мирян духовный композитор Кастальский произнес слова, и ныне звучащие остро и современно. "Новый демократический строй, - говорил он, - давая полную свободу всем вероисповеданиям, открывает им и возможность широкой пропаганды. Православной Церкви придется бороться с ней не только истиною учения, но и во всеоружии красоты обряда и самобытной красоты и выразительности народно-церковной музыки и ее исполнения. Ужели и здесь нам придется отступить и срамить землю русскую?"⁷⁵

Семьдесят пять лет спустя в Казанском храме Узкого, где так утешительно смотрел в истерзанную душу композитора чудотворный образ Пресвятой Девы, воплотились его заветные мечты. И уже не мальчики-певчие Синодального хора в "парадах", сшитых по рисункам Виктора Васнецова, а хрупкие девочки в белых концертных платьях своим пением понесли далеко за пределы России дивную проповедь святости и красоты русского Православия.

* Оглавление *

1. Сухомлинов М. И. Исследования и статьи по русской литературе и просвещению. СПб. 1889. С. 163.

2. Книги отзывов санатория "Узкое" АН СССР, ныне хранящиеся в его библиотеке, полны настойчивых пожеланий о проведении реставрации Казанского храма.

3. Сергий (Савельев), архимандрит. Далекий путь: История одной христианской общины. М. 1998. С. 21.

4. Вениамин (Федченков), митрополит. О вере, неверии и сомнении. СПб.-М. 1992. С. 84.

5. Там же. С. 83.

6. Сперанский Г. Н. Кое-что о старом Узком // Коробко М. Ю. Усадьба Узкое... С. 143.

7. Сергий (Савельев), архимандрит. ук. соч. С. 22.

8. Тютчев Ф. И. Полное собрание стихотворений. М. 1994. Т. 2. С. 64.

9. Владения отца поэта И. Н. Тютчева - село Троицкое и деревня Верхние Теплые Станы - граничили с Узким. Бывая в своей подмосковной, Федор Иванович вполне мог посещать и соседнее Узкое (Молева Н. М. Селения Теплых Станов // Городское хозяйство Москвы. 1977. №8. С. 42).

10. Тютчев Ф. И. Полное собрание стихотворений. М. 1994. Т. 2. С. 88.

11. Архив музея-квартиры А. М. Васнецова. О.ф. № 1074. Лл. 245- 245об.

12. Всемирная иллюстрация. 1923. № 7. С. 6-7.

13. Лугин А. Республика Санузия // Красная нива. 1928. № 9. С. 17.

14. Святитель Игнатий Брянчанинов. Поучение во вторую неделю Великого поста: Значение поста для человека // Святитель Игнатий Брянчанинов. Собрание сочинений. М. 1993. Т. 4. С. 86-87.

15. Вениамин (Федченков), митрополит. ук. соч. С. 87.

16. Протокол 13 заседания состоящей при Музее Старой Москвы группы лиц, интересующейся изучением старой Москвы, 8 ноября 1923 года// Коробко М.Ю. Усадьба Узкое. С. 151.

17. Васнецова О. А. Древо Васнецовых // Художники рода Васнецовых: Каталог выставки в Российской Академии художеств 15 мая - 15 июня 1998 г. М. 1998. С. 2. (Библиотека музея-квартиры А. М. Васнецова).

18. Васнецов А. М. Как я сделался художником и как и что работал // Труды Музея истории и реконструкции Москвы. М. 1957. Вып. VII. С. 125.

19. Вениамин (Федченков), митрополит. ук. соч. С. 98-99.

20. Архив музея-квартиры А. М. Васнецова. О.ф. № 1074. Лл. 242об.- 243.

21. Странствование для обретения Правды-Истины: Философия самосознания: Что возможно, что неизбежно, что долженствует быть. 1914-1932. Второе название рукописи было "конспиративным" - "Идеалистический материализм или философия самосознания" // Архив музея-квартиры А. М. Васнецова. О.ф. №№ 1073-1074.

22. Аполлинарий Васнецов: Альбом. М. 1980. С. 19.

23. Противостояние Аполлинария Васнецова: Публикация архивных материалов и комментарий Е. К. Васнецовой и Е. И. Ядохиной // Наше наследие. М. 1995. № 35-36. С. 88.

24. Любезно сообщено директором музея-квартиры А. М. Васнецова Е. И. Ядохиной со слов невестки художника, жены его сына Всеволода Аполлинариевича Екатерины Константиновны Васнецовой.

25. Васнецов А. М. Село Узкое и его окрестности: Протокольная запись доклада на заседании состоящей при Музее Старой Москвы группы лиц, интересующейся изучением старой Москвы, 8 ноября 1923 года // НИО рукописей РГБ. Ф. 177. К. 40. Д. 59.

26. Телешов Н. Д. Записки писателя: Воспоминания и рассказы о прошлом. М. 1958. С. 361.

27. Беспалова Л. А. Аполлинарий Михайлович Васнецов. 1856-1933. М. 1983. С. 195.

28. Узкое. Пруд. 1924. 35,5х 53 // Музей-квартира А. М. Васнецова. Инв. № ж-124; Вид от села Узкое. Москва за 12 верст. 1930. 61x78,5 // Музей-квартира A.M. Васнецова. Инв. № ж-125.

29. Об этюде, изображающем вид на Москву упомянуто в протоколе доклада А. М. Васнецова об Узком 8 ноября 1923 г. (См. прим. 16). Дата окончания картины - 1930 год - указана на холсте самим A.M. Васнецовым.

30. Противостояние Аполлинария Васнецова... С. 86.

31. Архив музея-квартиры А. М. Васнецова. О.ф. № 1074. Лл. 313- 31 Зоб.

32. Впоследствии эта картина оказалась в семье В. М. Молотова и была приобретена у его наследников Государственной Третьяковской галереей. Сообщено Е. И. Ядохиной со слов Е. К. Васнецовой (См. прим. 22).

33. Цветаева М. И. Собрание сочинений. М. 1997. Т. 1. Кн. 1. С. 271 - 272.

34. Концевич И. М. Оптина пустынь и ее время. Сергиев посад. 1995. С. 504-506. Последний действующий храм на территории обители - церковь Казанской иконы Божией Матери - был закрыт в 1924 году (Жизнеописание иеромонаха Никона, последнего старца Оптиной пустыни. СПб. 1994. С. 152-157).

35. Шкаровский М. В. Русская Православная Церковь при Сталине и Хрущеве. М. 1999. С. 88.

36. Тютчев Ф. И. Полное собрание стихотворений. М. 1994. Т. 2. С. 115.

37. Архив музея-квартиры А. М. Васнецова. О.ф. № 1074. Л. 33боб.

38. Противостояние Аполлинария Васнецова... С. 88.

39. Архив музея-квартиры А. М. Васнецова. О.ф. № 1074. Л. ЗЗбоб.

40. Знаменский П. В. Приходское духовенство... С. 350-354.

41. Кастальская Н. А. Воспоминания об Александре Дмитриевиче Кастальском (Черновые записи) // ЦГММК. Ф. 12. № 942. Лл. 19-19об.

42. Синодальный хор и училище церковного пения: Воспоминания. Дневники. Письма (Далее Синодальный хор... ) // Русская духовная музыка в документах и материалах. М. 1998. Т. I. С. 242-243.

43. ЦГММК. Ф. 12. Д. 942. Лл. 1-2об. Дневник отца Димитрия был передан его внучкой Н. А. Кастальской для публикации в одно из издательств и там пропал (Зверева С. Г. Александр Кастальский: Идеи. Творчество. Судьба. М. 1999. С. 3).

44. Кастальский Д. И., протоиерей. Сказание о чудотворной Казанской иконе Божией Матери. М. 1899.

45. ЦГММК. Ф. 12. Д. 942. Л. 2; Кастальский А. Д. О моей музыкальной карьере и мои мысли о церковной музыке (Далее О моей музыкальной карьере...) // Синодальный хор... С. 229.

46. ЦГММК. Ф. 12. Д. 942. Л. боб.

47. Там же. Л. 23об.

48. В Свято-Троицкой Сергиевой Лавре ныне служит один из прямых потомков протоиерея Димитрия Кастальского - архимандрит Алипий Кастальский-Бороздин.

49. ЦГММК. Ф. 12. Д. 942. Лл. 21 об., 23об.-24.

50. Преображенский А. В. Александр Дмитриевич Кастальский (Материалы к биографии) // А. Д Кастальский: Статьи. Воспоминания. Материалы. М. 1960. С. 30.

51. Кастальский А. Д О моей музыкальной карьере... С. 229.

52. Кастальский А. Д. Церковное пение и Московское Синодальное училище: Доклад, прочитанный на Всероссийском съезде духовенства и мирян в Москве 2 июня 1917 года // Синодальный хор... С. 265.

53. ЦГММК. Ф. 12. Д. 503. Лл. 24об-25.

54. Синодальный хор... С. 221-225.

55. Синодальный хор... С. 239, 269-292; Русские ведомости. 1911. 14 мая.

56. Синодальный хор... С. 224, 294.

57. Там же. С. 225, 298. Сам А. Д. Кастальский так объяснял свое обращение к А. В. Луначарскому: "Вскоре после Октябрьской революции в конце 1917 года А. Д. Кастальский подал А. В. Луначарскому доклад о необходимости забот со стороны Рабоче-Крестьянского правительства к сохранению и культивированию народного достояния - памятников народного творчества (архитектурных, живописных, орнаментных, словесных, предметов домашнего обихода, нарядов и т. п.) и о желательности создания Дома народного искусства... Доклад был вызван опасением прививки народу под маркой "культуры" модернистских, футуристических извращений художественного вкуса и заслонением от него здорового и родного самобытного художества с его яркостью и художественной самостоятельностью (обоснованной уже научно)". (ЦГММК. Ф. 12. Д. 503. Л. 38).

58. Московские церковные ведомости. 1918. № 11. С. 4.

59. Житомирский Д. В. Идеи и искания А. Д. Кастальского // А. Д Кастальский: Статьи. Воспоминания. Материалы. М. 1960. С. 74.

60. Смирнов А. П. Воспоминания о Синодальном училище и хоре // Синодальный хор... С. 497-498.

61. Слава Константину Сергеевичу Станиславскому. Для хора и фортепиано // ЦГММК. Ф. 12. № 34. Александр Дмитриевич писал жене: "Вчера провожали Станиславского, для чего между прочим мною было состряпано "прощальное приветствие сануских граждан" на тему славы (слова компанейские), хор пел в одну дуду, но врал на разные голоса. Впрочем главное было сделано - пели дружно и не останавливались" (Там же. № 652. Л. 2).

62. Там же. № 653. Л. 3.

63. Там же. № 648. Л. 1об.

64. Там же. № 654. Л. 4.

65. Там же.

66. Там же. № 656. Л. 6.

67. Кастальская Н. А. Немногое об отце // А. Д. Кастальский: Статьи. Воспоминания. Материалы. М. 1960. С. 110-111.

68. В 1923 году Народная хоровая академия была преобразована из самостоятельного учебного заведения в хоровой подотдел Московской консерватории. С 1925 г. подотдел осуществлял лишь подготовку хормейстеров, а певцы-хоровики были переведены в вокальный отдел. Благодаря этому хоровой подотдел лишился полноценного хора (Синодальный хор.... С. 226).

69. ЦГММК. Ф. 12. № 503. Лл. И-11 об.

70. Там же. Л. 44.

71. Там же. Л. 24об.

72. ЦГММК: Ф. 12. № 503. Л. 47об.

73. Заря востока 1927. 16 января. Авторы других некрологов (С. А. Богуславский, А. Никольский) были более сдержаны в вынужденном превознесении "заслуг" А. Д. Кастальского перед советской властью и уделяли достаточно внимания церковному творчеству композитора, рассматривая его с точки зрения "изучения старины" (Богуславский С. А. А.Д.Кастальский: Некролог//Известия. 1926. 21 декабря; Никольский А. Памяти А. Д. Кастальского // Музыка и революция. 1927. № 1. С. 7-8). Композитор Борис Асафьев предпринял малоудачную попытку "оправдания" церковного творчества Кастальского: "Мне кажется, что прикладным и "церковным" искусство Кастальского никогда не было.... "Католицизм" в лучших вещах Палестрины "нейтрализовался", так же как и "Православие" в лучших произведениях Кастальского" (Игорь Глебов (Борис Асафьев). А. Д. Кастальский // Музыка и революция. 1927. № 1. С. 9-10. Как ни парадоксально, самым объективным и сдержанным оказался некролог А. Д. Кастальского, опубликованный идеологическим официозом советского государства - газетой "Правда" (Браудо Е. А. А. Д. Кастальский: Некролог // Правда. 1926. 21 декабря).

74. Вениамин (Федченков), митрополит. ук. соч. С. 98.

75. Синодальный хор... С. 267.

* Оглавление *

Баннерная сеть "Исторические сайты"