"СТАРОГО ПИСЬМА" ЧЕЛОВЕК

Собиратели - счастливейшие из людей.
Гете

Павла Михайловича Третьякова едва ли можно назвать коллекционером в привычном смысле. Посвятив жизнь собиранию живописи, отдав этому делу все силы и средства - от начальной покупки картин до возведения здания галереи,- он поступал не как одиночка-искатель, а как создатель общенародного средоточения изобразительных богатств.

В жизни многих коллекционеров мира - будь то в Афинах, Праге, Кракове, Будапеште - нередко проступают привлекательные черты подвижничества и просветительства, но нет подобия жизни-подвигу Павла Михайловича Третьякова. Не меценат, не покровитель-скопидом, а неутомимый и вечный работник на художественной ниве, имя которого в нашем сознании неотделимо от плеяды близких ему по мировосприятию живописцев. Они-то - даже из числа тех, что обладали скромнейшим достатком, перебиваясь, как говорится, с хлеба на квас,- и продавали работы свои Третьякову, а не другим, понимая, что значит его замоскворецкое собрание.

И еще одно. Павел Третьяков мало-помалу снискал славу безошибочного ценителя. Когда про мастера кисти говорили, что его картины "покупает Третьяков", это было лучшей из похвал, о ней мечтал едва ли не каждый художник.

До Павла Третьякова, что греха таить, было распространено недоверчивое отношение к русской живописи. Замоскворецкий деятель мечтал о том, чтобы его собрание "всегда было в Москве и ей принадлежало", а в письме к Стасову объявлял: "...а что пользоваться собранием может весь русский народ, это само собой известно!"

Перенесемся мысленно на Сухаревку, на шумный общемосковский торг, и увидим Павла Михайловича, совсем еще молодого, шагающего с пачкой гравюр, только что купленных. Сделан первый шаг к великому будущему, но об этом не знает ни владелец покупки, ни окружающие. Для всех он, как и его младший брат Сергей,- замоскворецкий купец, владелец дома в тихом и зеленом Лаврушинском переулке, где цветут яблони и поют соловьи. Потом последовала покупка картин старых голландских мастеров - Третьяков искал себя. Решение созрело после того, как Павел Михайлович увидел картины, собранные питерским коллекционером Прянишниковым,- у него находились полотна Венецианова, Кипренского, Тропинина, Федотова... И молодой Павел Третьяков - ему не было и тридцати - ступил на стезю, с которой не сходил почти четыре десятилетия, посвятив дальнейшую жизнь неутомимому собиранию русской живописи. Он не преследовал никаких корыстолюбивых или славолюбивых целей - им овладела идея создания музея национальной живописи; об этом Третьяков писал еще на заре собирательства, когда уже было составлено "завещательное письмо". Его брат Сергей Михайлович также в юности увлекался собиранием западноевропейской живописи и преуспел в этом деле.

Первые картины Павел Третьяков купил в 1856 году, этот год он считал датой основания галереи. Первоначально полотна висели в доме, где жили Третьяковы, но постепенно начали пристраивать залы, предназначенные для показа живописи. Всем запомнилось, что первыми картинами, которые Третьяков привез в дом на Лаврушинском, были "Стычка с финляндскими контрабандистами" В. Худякова и "Искушение" Н. Шильдера, молодых художников, постигавших искусство в Московском училище живописи, ваяния и зодчества. В 1873 году двери залов распахнулись для желающих увидеть собрание Павла Третьякова, ставшее знаменитым в Москве и именовавшееся все чаще и чаще "Третьяковская галерея".

Первоначально Павел Михайлович покупал картины современников, отдавая предпочтение художникам демократического направления. Подолгу простаивали посетители перед ярко-красочными батальными полотнами Василия Верещагина, перед обличительным "Неравным браком" Василия Пукирева или историко-романтической "Княжной Таракановой" Константина Флавицкого, перед перовскими "Птицеловами".

Возникла мысль показать искусство в движении, в смене стилей и направлений. Появился зал, занятый одухотворенными и возвышенными портретами, написанными старыми мастерами: Левицким и Боровиковским, пленительным Рокотовым, а также и более близкими по времени к Третьякову - Тропининым, Венециановым, Брюлловым. Такого живописного разнообразия еще не видела Москва! Рядом с полнозвучными красками романтика Брюллова - образы Венецианова, простые, скромные, показывающие поэзию крестьянской жизни.

На первой же выставке передвижников Третьяков приобрел такие заслужившие вскоре громкую славу картины, как "Грачи прилетели" А. Саврасова и "Петр I допрашивает царевича..." Н. Ге. Дружа с Репиным и Крамским, собиратель чутко прислушивался к их оценкам и одновременно поражал безошибочностью вкуса, не боясь покупать произведения молодых и неименитых еще художников. Рядом с прославленными творениями в доме Третьякова появились лирические пейзажи Федора Васильева, умершего в двадцатитрехлетнем возрасте, высоко ныне почитаемого юного гения. Приведу отрывок из письма смертельно больного Федора Васильева, приехавшего искать спасения, не оставляя работы, на Южный берег Крыма. Васильев пишет, обращаясь к Третьякову: "Снова обстоятельства заставляют прибегнуть к Вам, как к единственному человеку, способному помочь мне в настоящем случае. Положение мое самое тяжелое, самое безвыходное: я один в чужом городе, без денег и больной... Если бы не болезнь моя и уверенность, что я еще успею отблагодарить Вас, я ни при каких других обстоятельствах не посмел бы обращаться к Вашей доброте, будучи еще обязанным за последнюю помощь".

Только сердечное участие Павла Михайловича скрасило недолгую жизнь Федора Васильева и дало возможность ему продолжить работу. Крамской, строгий ценитель, посмотрев Васильевский "Мокрый луг", писал юному художнику: "...в этой вещи есть та окончательность, которая без сухости дает возможность не только узнавать предмет безошибочно, но и наслаждаться красотой предмета. Эта трава на первом плане и эта тень такого рода, что я не знаю ни одного произведения русской школы, где бы так обворожительно это было сработано". Теперь одухотворенные пейзажи Федора Васильева - гордость многих картинных галерей. В Ялте, где окончил дни свои художник, есть улица Федора Васильева.

Событиями художественной и общественной жизни Москвы да и всей страны стало появление в галерее таких крупных творений, как "Иван Грозный и сын его Иван" Ильи Репина и "Утро стрелецкой казни" Василия Сурикова. В репинском и суриковском залах постоянно толпились бесчисленные зрители. Именно с этими произведениями связана общенародная известность картин, размещенных Третьяковым в - ни много ни мало - 25 построенных им залах. Художники, впервые увиденные не избранной публикой, а народом, стали так же популярны, как и писатели, чьи книги расходились по всей стране.

Приходя в заветное здание в Лаврушинском, зритель попадал в мир сказочника и былинника - живописного гусляра Виктора Васнецова, в лесное эпическое царство Ивана Шишкина, к трепетным пейзажам Исаака Левитана, к портретам правдолюбца Василия Перова... Свое собрание, а также завещанные ему братом картины в 1892 году Третьяков передал Москве. С этого же года она называется: "Московская городская художественная галерея Павла и Сергея Третьяковых". Коллекция Сергея Михайловича, имевшая огромную художественную ценность, но нарушавшая целостность собрания Павла Михайловича, в 1918 году поменяла адрес и находится ныне в музее на Волхонке и в Эрмитаже. В начале двадцатого столетия по рисункам Виктора Васнецова, воссоздавшего старые архитектурные подробности, был сооружен фасад, и Третьяковская галерея приобрела вид, который знает весь мир. "Единственный адрес мне, да и всем мало-мальски думающим русским художникам известный, один - это: Лаврушинский переулок",- так в свое время писал Павлу Третьякову Крамской.

Немного о том, как оценивали современники личность собирателя-исполина. В. В. Стасов, на глазах у которого прошла жизнь Павла Михайловича, писал в некрологе: "Третьяков умер знаменитым не только на всю Россию, но и на всю Европу. Приедет ли в Москву человек из Архангельска или из Астрахани, из Крыма, с Кавказа или с Амура,- он тотчас назначает себе тот день или час, когда ему надо, непременно надо идти в дальний угол Москвы, на Замоскворечье, в Лаврушинский переулок, и посмотреть с восторгом, умилением и благодарностью весь тот ряд сокровищ, которые накоплены были этим удивительным человеком в течение всей его жизни".

Все знавшие близко Павла Михайловича отмечают его исключительную работоспособность, скромность и обязательность. С точностью часового механизма появлялся он в залах, тщательно осматривал состояние картин, заставлял неутомимо воевать с пылью и копотью, наблюдал - даже ночью - за поддержанием благоприятной температуры, принимал постоянно новые и новые меры к улучшению коллекции и размещению полотен. Он вникал во все мелочи! В личном быту "русский Медичи" (так называли его художники) был предельно неприхотлив и всем яствам предпочитал пищу простую - щи да кашу. Обильные обеды устраивал только тогда, когда к нему в гости приходили художники. Павел Михайлович любил с ними разговаривать, спорить о живописи, но не потакал склонности к богемной жизни. Если же даровитый человек попадал в беду, Третьяков старался ему помочь. Для вдов и сирот художников выстроил Павел Михайлович удобный дом с бесплатными квартирами. Долгожданными и желанными для мастеров были приезды Третьякова, носившие характер "сбора плодов". Михаил Васильевич Нестеров вспоминал: "Бывало в декабре... начнутся паломничества Павла Михайловича по мастерским, по квартирам, комнатам, "меблирашкам", где проживал наш брат художник... Выходил высокий, "старого письма" человек, приветливо здоровался, целуясь, по московскому обычаю, троекратно с встречавшим хозяином, и, приглашаемый им, входил в мастерскую... Начинал свой объезд Павел Михайлович со старших - с В. М. Васнецова, Сурикова, Поленова, Прянишникова, Влад. Маковского, потом доходил до нас, младших: Левитана, Архипова, меня, К. Коровина, Пастернака, Аполлинария Васнецова и других".

Каждый год оставлял Павел Михайлович дела на два месяца и уезжал изучать европейские живописные собрания. Таким образом стал московский собиратель одним из самых знающих в стране людей, судил о картинах и художниках с полным пониманием. Третьякова не могли сбить с толку всевозможные газетные нападки на живописцев - у него всегда было собственное мнение, личностный взгляд на сущность и значение дела, которому он отдался целиком. "Я стою за национальное искусство,- писал Третьяков в 1877 году,- я думаю, что искусство и не может быть никаким иным, как национальным. Нигде и никогда другого искусства не было, а если существует так называемое общечеловеческое искусство, то только в силу того, что оно выразилось нацией, стоявшей впереди общечеловеческого развития. И если когда-нибудь, в отдаленном будущем, России суждено занять такое положение между народами, то и русское искусство, будучи глубоко национальным, станет "общечеловеческим".

Пророчество Третьякова сбылось: картины, собранные Павлом Третьяковым, год от году завоевывают любовь миллионов, и не только в Москве, но и на многочисленных выставках, устраиваемых в крупнейших зарубежных художественных музеях - в Риме, Париже, Лондоне, Нью-Йорке, Токио... Все симпатии Третьякова были обращены к реалистическому искусству. Особенно любил он передвижников - это и определило общественную и художественную роль галереи.

Павел Третьяков не смог бы составить столь полное, с исключительным художественным чутьем собрание картин, если бы не окружил себя даровитыми и знающими людьми. Так, начиная с 70-х годов Павел Михайлович значительные приобретения производил с участием Ивана Крамского, самого философичного из передвижников. Деятельное участие в делах галереи принимали Валентин Серов и Илья Остроухое; последнему довелось стать многолетним и наиболее удачливым попечителем Третьяковского собрания. Оценки Остроухова были непререкаемы среди живописцев, являя высший суд. Сам отличный художник, автор знаменитой картины "Сиверко", Остроухое собрал в своем доме, в Трубниковском переулке, исключительную коллекцию икон, составляющую ныне ядро отдела древнерусской живописи в Третьяковской галерее. Влияние Ильи Остроухова на московскую художественную жизнь было глубоким и разносторонним. Всем были известны его старые связи с кругом художников, группировавшихся вокруг старого дома в Абрамцеве, где с успехом творили Василий и Елена Поленовы, Рерих, Васнецов, Врубель... В новой Москве ближайшим юным другом Остроухова был прозаик Леонид Леонов, заявивший о себе "с младых ногтей" благоуханной прозой.

Теперь, когда залы Древней Руси пользуются особым вниманием посетителей, когда многоязычный обмен фразами не умолкает перед творениями старых мастеров, нельзя не вспомнить Илью Семеновича Остроухова, чей вкус и глаз сослужили великую службу родному искусству, сделав полузабытые некогда "черные доски" всеобщим достоянием, художественной радостью.

После смерти Павла Третьякова дело его попало в надежные руки Остроухова. Московская галерея стала любимейшим местом, где побывать стремился каждый. Примечательно, что Н. К. Крупская вспоминала, как В. И. Ленин, находясь в эмиграции, "подобрал" у знакомых "каталог Третьяковской галереи" и "погружался в него неоднократно". Естественно, что интерес к полотнам, отношение к живописцам менялось с годами. В. Д. Бонч-Бруевич свидетельствует о восприятии картин, которое существовало в предреволюционные годы: "Еще нигде не описаны те переживания революционеров, те клятвы, которые давали мы там, в Третьяковской галерее, при созерцании таких картин, как "Иван Грозный и сын его Иван", как "Утро стрелецкой казни", как "Княжна Тараканова".

Первое обширное и последовательное художественное собрание в Москве послужило толчком к созданию на берегах Невы Русского музея. В Питере коллекции картин русских художников покупались за казенный счет, в Москве же всю эту работу вел Павел Третьяков,- вот что может сделать один человек, воодушевленный благородной целью! Вспомним, что Павел и Сергей принадлежали к старому купеческому роду, первые упоминания о котором относятся еще к XVIII веку. Их прадед переселился из Малого Ярославца в Москву, основав дело в столице. Справедливости ради следует сказать о том, что Павел и Сергей Третьяковы могли тратить огромные средства на покупку картин и поддержку художников только благодаря доходам, которые они получали от костромской текстильной мануфактуры. Помянем же добрым словом ткачей волжского города, чей труд вложен в картины, влекущие нас в Лаврушинский переулок!

С жизнью галереи связано множество эпизодов. Здесь проходили шумные выставки, возникали споры, связанные с коренными вопросами искусства. И разумеется, вечные словесные схватки - хороша ли вновь выставленная вещь? Кто выше - Рокотов или Левицкий? Что хотел сказать Крамской своим творением "Христос в пустыне"?

Был случай, имевший драматические последствия. Вот как об этом некогда вспоминал хранитель галереи, проработавший с Третьяковым десятки лет, Николай Андреевич Мудро гель:

"Никогда мне не забыть того дня... Мимо меня наверх быстро прошел посетитель - молодой человек лет двадцати пяти. Не рассматривая картин первых залов, он направился прямо в зал Репина. В галерее посетителей еще не было, тишина стояла такая, что слышен был каждый шаг. Вдруг резкий звук пронесся по всей галерее. Точно что треснуло. Я сначала подумал: "Картина упала". Вдруг снова удар - трр! И еще - трр! Начался шум, какая-то беготня в репинском зале. Я бросился туда... В репинском зале два служителя держали за руки молодого человека и вырывали у него финский нож. Молодой человек кричал: "Довольно крови! Долой кровь!"

Лицо у него было бледное, глаза безумные. Я сначала не понял, в чем дело, что за звуки были? Что за человек с ножом? Но, взглянув на картину "Иван Грозный", я обомлел. На картине зияли три страшных пореза... Мне показалось, что картина испорчена навеки... Преступник назвался Абрамом Балашовым... когда его допрашивали, он все повторял: "Довольно крови! Довольно крови!" Было ясно: он сумасшедший. Прямо из галереи его отправили в дом умалишенных.

Картину удалось спасти. Были приняты меры - из Эрмитажа пригласили опытнейшего реставратора. Приехал из Куоккалы Илья Ефимович Репин, который, увлекшись исправлениями, переписал заново голову Ивана Грозного, от этой переделки пришлось потом отказаться. Через несколько месяцев картина висела на старом месте - от ударов не осталось и следа".

Со времен Павла Третьякова любимейший зал, в котором всегда полным-полно, вечно влекущий зрителей,- зал Сурикова. Нигде так не очевидно духовное здоровье народа, как на полотнах Сурикова. Такие его работы, как "Утро стрелецкой казни", "Меншиков в Березове", "Боярыня Морозова",- достижения мировой исторической живописи. "Боярыня Морозова" - это и народный гимн Москве, воссоздающий облик старого города, ее улицы и площади, ее сказочно прекрасный снег, и одновременно ее духовный мир, целеустремленный, прекрасный, возвышенный.

Огромным, я бы сказал, эпохальным событием явилось создание зала для картины Александра Иванова "Явление Христа народу", самой большой по размерам в галерее. Четверть века посвятил Александр Иванов, живя в Риме, работе над полотном, изображающим евангельский сюжет. Толпе на берегу Иордана Иоанн Креститель указывает на приближающегося Христа. Спаситель олицетворяет высшую силу справедливости - ее трепетно ждут люди. Эпическое творение Александра Иванова поражает не только обширностью замысла, но и цельностью мысли, сплачивающей героев, написанных с проникновенной психологической глубиной. Перед нами - произведение, которым восхищались столь не похожие друг на друга русские гении, как Гоголь и Суриков. Репин назвал творение Иванова "самой гениальной, самой народной русской картиной". Надо упомянуть и о том, что картина А. А. Иванова в течение нескольких десятилетий находилась в отдельной комнате Румянцевского музея.

В зале выставлены подготовительные этюды к картине, многие имеют и самостоятельное художественное значение. Некоторые из них обладают мощной изобразительной силой, как, скажем, голова Иоанна Крестителя или лицо раба, озаренное улыбкой.

Картина вызывала - от времени создания и до помещения в Третьяковскую галерею - и вызывает теперь споры, иногда довольно яростные. А ведь принято думать, что картины, связанные со стилем классицизма, холодны и никого особенно не трогают! Нет, здесь все наоборот. Самые разные люди - от Герцена до художника М. В. Нестерова - оценивают творение Иванова неизменно высоко. Нестеров сравнивал "Явление Христа народу" с ватиканскими фресками Рафаэля, потолком Сикстинской капеллы Микеланджело и "Тайной вечерей" Леонардо да Винчи. Произведение - не для торопливых посетителей, его разглядывают молча, сосредоточенно, обдумывая, сопоставляя реалистические подробности с их скрытым, нередко символическим смыслом.

Каких только людей не видела галерея за эти десятилетия! По ее залам проходили Лев Толстой, Федор Шаляпин, Владимир Стасов, Петр Чайковский, Федор Достоевский, Савва Мамонтов, Анатолий Кони, Максим Горький...

В 1941 году сокровища галереи были отправлены в Сибирь, где они и спасались от неожиданностей военного лихолетья. Но и во фронтовой Москве не замирала полностью жизнь любимой и высоко чтимой Третьяковки. Гордостью прославленного музея явились тридцать выставок военных лет, среди них, в частности, такие: "Великая Отечественная война", "Фронт и тыл", а также посвященная столетию со дня рождения Ильи Репина...

В 44-м году картины вернулись из дальней стороны, и в мае 45-го года галерея вновь распахнула гостеприимные свои двери. По этому поводу художник Сергей Герасимов писал: "Третьяковская галерея вновь открыта! Когда входишь в ее светлые залы, испытываешь чувство огромной радости... Смотришь, и кажется, что картины не постарели, а помолодели за эти военные годы. По-новому звучат для нас и знакомые дорогие имена, и каждое произведение обрело новый смысл после великих испытаний и после героических побед, вписанных советским народом в историю человечества..."

В Лаврушинском почти всегда многолюдно. Едва ли во всем Замоскворечье есть более притягательное место. В последние годы Москва страстно полюбила выставки, которые здесь устраиваются. Интересно наблюдать, как меняются вкусы и привязанности. Так, в 60-х годах "широкий зритель" открыл для себя древнерусское искусство, которое в дни Ильи Остроухова знали и ценили лишь немногие. Огромным успехом пользуются полотна Врубеля. Его таинственные образы, связанные со славянской и восточной мифологией, влекут неудержимо.

Галерея постоянно пополняется. Есть находки, радующие всех. Так, Наталья Алексеевна Демина, чье "знаточеское чутье" (так определяется ее основное достоинство) позволило увидеть в неказистой иконке, вывезенной из Касимова, "редкое произведение XVI века, быть может связанное с пока не изученной рязанской школой живописи".

Третьяковская галерея - одно из лучших украшений художественной Москвы, ее неотъемлемое достояние.

В настоящее время здание реконструируется. Конечно, грустно в Москве без Третьяковки. Но никакая замена не только невозможна, но и не нужна. Долго ли придется ждать? Говорят, не очень. Неужели вырастет поколение, которое будет знать русскую живопись только по альбомам?

* Оглавление *

Баннерная сеть "Исторические сайты"