ЛЬВЫ НА ВОРОТАХ

...от головы до пяток,
На всех московских есть особый отпечаток.
А. С. Грибоедов

Полтораста лет повторяются эти слова и по-прежнему вызывают улыбку. Брошенные мимоходом замечания, что-де Москва - "дистанция огромного размера", а "пожар способствовал ей много к украшенью", что "едва другая сыщется столица, как Москва", вошли в постоянный речевой обиход. Кто из нас, возвращаясь домой, не задавался вопросом: "Что нового покажет мне Москва?" В бесчисленных афоризмах "Горя от ума" ощущается московская среда - воздух и почва, породившие их. Грибоедов и по рождению и по привязанностям был москвичом, а ведь .еще Екатерина II отметила, что "москвичи Москву любят страстно...". В наши дни художник Игорь Грабарь писал: "За Москвой уже с давних пор установилась слава самого русского из русских городов".

О, эти маленькие особняки в Кривоколенном и арбатских переулках - с колоннами, портиками, полукруглыми арками-нишами, с барельефами, изображающими летящих гениев славы, эмблемами воинской доблести, аллегориями, маскеронами,- как вы привлекательны, милы и радуете взор в современном городе-гиганте! Поставленные последователями великого Матвея Казакова - Бове, Жилярди, Григорьевым и их учениками и продолжателями, представителями школы зрелого классицизма,- эти здания напоминают декорации-обманки (так некогда их называли) к "Горю от ума", к опере "Евгений Онегин" или рисунки из архитектурных альбомов. Один образ рождает другой, и невольно видишь ограду из чугуна, люстры, канделябры, мебель красного дерева или карельской березы, расписанные на ампирный манер потолки - мир, который мы знаем по рисункам и картинам, по стихам и прозе минувшего столетия. Но имя Грибоедова, пожалуй, первым возникает в памяти.

"Горе от ума" - детище Москвы. Грибоедов - поэт Москвы, ее словесный несравненный живописец, знающий вдоль и поперек ее, любящий ее всегда и везде, умеющий вместе с ней смеяться и негодовать. Действительно - "от головы до пяток"...

При всей непосредственной открытости, творение Грибоедова - одно из загадочных в мировой литературе. Всякое однозначное истолкование, конечно, обедняет его. Теперь, когда дни Чацкого и Фамусова далеко позади, нас не может, даже сильнее, чем в дни, когда "Горе от ума" переписывалось от руки, не подкупать красота, естественность, гибкость, точность стиха Грибоедова, которому есть только одно подобие в русской литературе - басни Крылова. Пушкин недаром предсказывал, что половина стихов войдет в пословицы. Он восхищался говором московских просвирен. Никто так метко не передал разговорную московскую речь во всем ее разнообразии, звучности и остроте, как Александр Грибоедов. На эту особенность обратил внимание И. А. Гончаров: "Соль, эпиграмма, сатира, этот разговорный стих, кажется, никогда не умрут, как и сам рассыпанный в них острый и едкий, живой русский ум... Нельзя представить себе, чтоб могла явиться когда-нибудь другая, более естественная, простая, более взятая из жизни речь. Проза и стих слились здесь во что-то неразделимое, затем, кажется, чтобы их легче было удержать в памяти и пустить опять в оборот весь собранный автором ум, юмор и злость русского ума и языка".

С Москвой Грибоедов был связан глубокими духовными, родственными, бытовыми и историческими корнями.

Можно даже сказать, что из всех наших классиков Грибоедов самый московский.

"Пиши ко мне в Москву, на Новинской площади, в мой дом",- взывал Грибоедов к Кюхельбекеру в канун событий, которые произошли в 1825 году, в декабре. Теперь, проходя угол улицы Чайковского и Девятинского переулка, нельзя не остановиться перед домом, который Грибоедов называл родимым. И снова звучат в ушах грибоедовские слова: "Отечество, сродство и дом мой в Москве..." Старый родительский дом Грибоедовых не пережил "грозу двенадцатого года", и на пепелище мать Александра Сергеевича возвела новый в 1816 году. Его посетил в последний раз Грибоедов, направляясь в Персию, проездом из Петербурга. Вернуться в пенаты было не суждено.

В наши дни дом восстановлен по чертежам времен Грибоедова, и, право, жаль, что до сих пор нет музея, посвященного грибоедовской Москве.

Несколько слов о московских предках Грибоедова. Они упоминаются в документах еще в XVI веке! О пращуре же, Михаиле Грибоедове, в грамоте в 1614 году было выразительно сказано, что он, "Михайло, будучи во московской службе, против злодеев наших стоял крепко и мужественно". Через свою мать, Настасью Федоровну, Грибоедов был в родстве с Москвой родовитой, богатой, исстари славившейся хлебосольными домами. В допожарной Москве в грибоедовский дом на Новинском съезжались многочисленные родственники (вспомним княгиню Тугоуховскую с шестью дочерьми!); зеленую молодежь, привозимую тетушками, обучал модным танцам известный всем танцмейстер Иогель. В начале минувшего века на том месте, где теперь Центральный телеграф, находился Благородный пансион, в котором Грибоедов воспитывался бок о бок с детьми, из числа которых впоследствии вышли и герои Бородина, и декабристы, и сановники, и писатели. Еще учась в пансионе, Грибоедов познакомился с Василием Жуковским, чья таинственная поэзия пленяла читателей. После окончания Московского университета, в котором юный Александр Сергеевич занимался усердно, он стал одним из самых образованных людей в России. Уже тогда сказывались московские симпатии Грибоедова, ставшего приверженцем классицистов.

Какой-нибудь "французик из Бордо", перед которым раболепствовали, не мог его прельстить поверхностными суждениями и всякими "завиральными идеями",- с Репетиловыми ("Шумим, братцы, шумим") ему было не по пути.

Как известно, в "Горе от ума" действие происходит в Москве после-пожарной, но нет никаких сомнений, что московское общество, нравы, речь будущий поэт и дипломат впитал, так сказать, с молоком матери. Как по-домашнему в грибоедовских заметках о Петре I звучит: "Отрочество проводит в Преображеском на Яузе". Потом Грибоедову-дипломату приходилось бывать в Белокаменной лишь наездами. В последний раз услышали стены дома на Новинском Александра Сергеевича в 1828 году, когда он в одном из писем сетовал: "...дом родимый, в котором я вечно как на станции!!! Приеду, переночую и исчезну!!!" Не думал Грибоедов, что он вернется в Москву спустя много лет, приняв облик бронзового памятника, на постаменте которого находятся горельефы с изображениями героев "Горя от ума".

Памятник установлен в начале Чистопрудного бульвара в 1959 году. Авторы его - скульптор А. Мануйлов и архитектор А. Заварзин. Неподалеку от бульвара находится построенный еще Казаковым дом Степана Никитича Бегичева, друга Грибоедова,- у него в обширных покоях на тогдашней Мясницкой Александру Сергеевичу было даже спокойней, чем дома. Семейство Бегичевых Грибоедов любил едва ли не больше родного. Степану Бегичеву Александр Сергеевич писал, передавая привет его брату: "Дмитрия, красоту мою, расцелуй так, чтоб еще больше зарделись пухлые щечки". В доме Бегичевых Грибоедов с увлечением музицировал, написал вальс, подружился с композиторами Алябьевым и Верстовским. Грибоедов работал над рукописью "Горя от ума" на Мясницкой, и в ее окрестностях жили его герои. По Москве даже распространился панический слух, что Грибоедов пишет сатиру, а сведения-де ему доставляет его мать - Настасье Федоровне, словоохотливой и общительной, все в Москве доподлинно известно. На самом же деле Грибоедов, чтобы вернее схватить все оттенки московского общества, ездил на обеды и балы, а затем уединялся по целым дням в своем кабинете. Когда Софья говорит Чацкому (Грибоедов подчеркнул сходство автора и героя, дав последнему свое имя - Александр): "Гоненье на Москву. Что значит видеть свет! Где ж лучше?", то герой парирует упрек: "Где нас нет". И далее идут вопросы, рожденные московской жизнью: "Ну что ваш батюшка? Все Английского клоба старинный, верный член до гроба? Ваш дядюшка отпрыгал ли свой век? А этот, как его, он турок или грек? Тот черномазенький, на ножках журавлиных... А трое из бульварных лиц, которые с полвека молодятся?" и т. д. Каждый вопрос насыщен намеками на действительно существовавших лиц. Конечно, в поэме-комедии все предельно типизировано, и узнавание прототипов (этим долго занималась литературная Москва) - дело десятое. Сошлемся опять на И. А. Гончарова, проницательного наблюдателя нравов,- он отметил, что в "Горе от ума" в группе двадцати лиц отразилась, "как луч в капле воды, вся прежняя Москва, ее рисунок, тогдашний дух, исторический момент и нравы..."

Постоим же несколько минут у старых казаковских колонн дома Бегичева: ведь именно здесь, вот за этими стенами, были нанесены на бумагу бессмертные афоризмы "Горя от ума". Не ко входу ли сюда относятся слова: "...возьмите вы хлеб-соль: кто хочет к нам пожаловать,- изволь, дверь отперта для званых и незваных..."

Еще на углу Пушкинской площади (там, где теперь новое здание газеты "Известия") и улицы Горького стоял дом, который молва окрестила "дом Фамусова". Предание имеет почву. Большой барский особняк принадлежал некогда М. И. Римской-Корсаковой, у которой был "воспитанниц и мосек полон дом". Петр Вяземский, поэт и острослов, воспитанник Карамзина, бывавший у нее вместе с Пушкиным и Грибоедовым, писал: "Мария Ивановна Римская-Корсакова должна иметь почетное место в преданиях хлебосольной и гостеприимной Москвы. Она жила, что называется, открытым домом, давала часто обеды, вечера, балы, маскарады, разные увеселения, зимою санные катания за городом, импровизированные завтраки... Красавицы дочери ее, и особенно одна из них, намеками воспетая Пушкиным в Онегине, были душою и прелестью этих собраний. Сама Мария Ивановна была тип московской барыни в хорошем и лучшем значении этого слова". Дом на площади был памятен Москве еще и потому, что это было одно из немногих зданий, уцелевших в пору наполеоновского нашествия. Когда захватчики были изгнаны, то в доме Римской-Корсаковой состоялся первый бал после освобождения. А балы Москва любила и славилась ими: "Вчера был бал, а завтра будет два". На глазах изумленной Москвы "дом Фамусова" был снесен бульдозерами, как и здание одной из старейших московских аптек: исчез дом, возведенный в 1802 году,- сюда часто хаживал Пушкин.

По соседству с домом Римской-Корсаковой, в нескольких минутах ходьбы к Тверскому бульвару,- другой дом (ныне № 25), связанный с преданиями и былями грибоедовской Москвы. В Доме Герцена жил всем известный А. А. Яковлев - это о нем (о прототипе конечно же) княгиня Тугоуховская в "Горе от ума" говорит: "От женщин бегает, и даже от меня! Чинов не хочет знать! Он химик, он ботаник, князь Федор, мой племянник!" Перечень адресов грибоедовских героев может быть продолжен...

Но сам Грибоедов любил и Москву древнюю, видя в ней опору героических деяний. Он мечтал написать драму, посвященную 1812 году, и нарисовать в ней образ Москвы. Сохранились план драмы, небольшие фрагменты. Действие должно было происходить то на Красной площади, то в Архангельском соборе, то в доме у Никитских ворот, где бывал Наполеон, то в селе под Москвою... Герой в опустевшей при захватчиках столице обращается к родному городу со страстным призывом: "О матерь наша, мать России всей, кормилица моя, моих детей! В тебе я мирно пожил, видел счастье, в тебе и гроб найду..." Примечательно, что в сцене, действие которой должно было происходить в Успенском соборе, возникают тени героических предков - Святослава, Владимира Мономаха, Петра I и других,- возбуждая "рвение к славе и свободе Отечества".

Еще Петр Вяземский говорил, что грибоедовскую Москву не следует отождествлять со всей Москвой.

Не будем забывать, что в таком обширном городе, как Москва, всегда было множество городов.

- Я старый дом, построенный архитектором Менеласом, но облик у меня такой, какой мне придал Жилярди... Знаменитый Доменико Жилярди, или, как звали его в Москве,- Дементий Иванович, столько строивший в Москве после двенадцатого года, сотоварищ замечательного московского зодчего Афанасия Григорьева. Не могу не сказать о себе: и ничего нескромного в этом нет, тем более что обо мне говаривали Пушкин, Грибоедов, Толстой... Да и как меня можно не замечать? Очень уж я на виду всей Москвы на главной улице.

Прислушаемся к голосу старого дома. Перенесемся в дни, когда по Москве разъезжали в золоченых каретах, щеголяли в пудреных париках, гордились буклями; модники ходили в туфлях на высоких каблуках... Человек в полумаске, с перстнем на указательном пальце, изображающим череп Адама, встречает другого на полутемной лестничной площадке и вводит в зал с тускло мерцающими свечами. К прибывшему подходит другой, в кожаном фартуке, плотно завязывает глаза, долго ведет из помещения в помещение, и наконец новичок - ему развязывают глаза - оказывается в комнате, освещенной лампой-черепом. Раздаются слова в сумрачной тишине: ищет ли новообращенный брат премудрости и добродетели?

И повторяются, как эхо, слова: смерть, любовь, таинство, добродетель...

Что же такое происходит?

Ничего, в сущности, особенного. Никакого священнодействия. Обычное заседание масонской ложи или очередная встреча в особняке на Тверской "вольных каменщиков". По примеру Западной Европы Москва обзавелась тайными ложами, в которые входили многие знатные представители московской аристократии, иногда и некоторые выдающиеся лица из разночинной среды. Москва и Петербург в свое время много спорили о целях, которые ставили масоны, учившие, что "бог - великий архитектор Вселенной", что человечество должно объединиться в одно великое братство... Масонство видоизменялось, и к нему примыкали по разным причинам, иногда по совершенно противоположным. Всем известна лицевая сторона ордена, связанная с таинством, с такими его атрибутами, как циркуль, молоток, мастерок, перчатки... В России масонам одно время покровительствовал сам Павел I, но чаще масонство носило сугубо тайный характер, было связано с антиправительственным двиясением, и среди московских "вольных каменщиков" мы видим таких разных людей, как друг Радищева А. М. Кутузов, архитектор В. И. Баженов, просветитель-издатель Н. И. Новиков, а позднее и некоторые из декабристов.

Кого только не повидал этот старый дом, принадлежавший в XVIII веке семье Херасковых, один из членов которой, Михаил Матвеевич,- автор знаменитой поэмы "Россиада", куратор Московского университета и крупный масонский деятель. Его окружение составляли Н. И. Новиков, И. П. Тургенев, А. М. Кутузов... Дом был выстроен в 1780 году и записан на брата поэта, генерал-поручика А. М. Хераскова; в нем встречалась, веселилась, обсуждала новости, знакомилась, фрондировала, раболепствовала, пела, музицировала, читала стихи аристократическая Москва.

Дом в послепожарной Москве перешел к Разумовским и был значительно перестроен - в облике здания Жилярди подчеркнул классицистические отличия. От времен Херасковых сохранилась только средняя часть. Наиболее же известная страница из жизни дома связана с открытым здесь в начале 30-х годов московским Английским клубом, который до этого помещался на Страстном бульваре.

Существует московский анекдот: "Какое странное название: московский Английский клуб".- "Я знаю еще более странное название,- ответствовал Пушкин,- императорское человеколюбивое общество".

Герцен в мемуарах писал, что Английский клуб менее всего английский: "В нем Собакевичи кричат против освобождения и Ноздревы шумят за естественные и неотъемлемые права дворян".

Представим себе Александра Сергеевича Пушкина, который, "как денди лондонский одет", является в Английский на Тверской. Вот-вот состоится встреча с Чаадаевым или с кем-то из англоманов - разговор не обойдется без "аттической соли" и эпиграмм. Но боже, какая неожиданность - Александр Сергеевич обнаруживает свою фамилию в списке исключенных из клуба... Еще никто не знает, что именно Пушкин увековечит это здание в бессмертных стихах "Евгения Онегина":

...вот уж по Тверской
Возок несется чрез ухабы,
Мелькают мимо будки, бабы,
Мальчишки, лавки, фонари,
Дворцы, сады, монастыри,
Бухарцы, сани, огороды,
Купцы, лачужки, мужики,
Бульвары, башни, казаки,
Аптеки, магазины моды,
Балконы, львы на воротах
И стаи галок на крестах.

В нескольких строках Пушкин нарисовал красочную и предельно точную картину Москвы - все имеет, каждая примета, точнейший адрес. И в наши дни спокойно дремлют, как и в дни Пушкина, "львы на воротах" особняка на улице Горького, что под номером 21.

Поднимемся по лестнице и пройдем в первую комнату, что в обиходе именуют прихожими. В дни чопорного Английского клуба здесь вывешивался список, кого лишали права посещения. Чаще всего наказанию подвергались те, кто не уплатил своевременно за билет - штраф был огромный. В один отнюдь не прекрасный вечер, как я уже сказал, Пушкин обнаружил свою фамилию в числе исключенных. Мы не знаем, как отозвался на новость поэт, обладавший "африканским" темпераментом. Во всяком случае, в письме к жене он написал: "Скажи Вяземскому, что умер тезка его, князь Петр Долгоруков, получив какое-то наследство и не успев промотать его в Английском клубе, о чем здешнее общество весьма сожалеет. В клубе не был, чуть ли я не исключен, ибо позабыл возобновить свой билет, надобно будет заплатить штраф 300 руб., а я весь Английский клуб готов продать за 200 рублей".

Досада, как видим, была велика! Позднее, когда был получен гонорар за "Историю Пугачева", Пушкин расплатился с долгами и вновь стал появляться в комнатах Английского клуба.

Далеко не всегда посещали дом на Тверской ради пустого времяпрепровождения. В общемосковской "говорильне" можно было услышать последние новости, потолковать со знающими людьми о политике и заграничных известиях. Всем было ведомо, что там ежевечерне появляется П. Я. Чаадаев, слывший "разговорщиком".

Много споров до сих пор ведется о происхождении фамилии героя "Горя от ума" Чацкого. Высказывалось предположение, что фамилия навеяна неким Чатским, записанным в "Журнал старшин клуба". Сходство действительно есть: "Чатский - Чацкий". Павел Афанасьевич Фамусов - "Английского клоба старинный, верный член до гроба". И именно здесь, в этих залах, по словам комичнейшего персонажа комедии Репетилова, "есть общество, и тайные собранья по четвергам. Секретнейший союз... Шумим, братец, шумим".

Незабываемая страница, если погружаться в былое, в жизни Английского клуба (еще находившегося на Страстном бульваре) - встреча Багратиона, возвратившегося в Москву с полей европейских сражений. О ней написал Толстой в "Войне и мире": "Большинство присутствовавших были старые почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами". Почему Петру Багратиону, ученику Суворова и в недалеком будущем сподвижнику Кутузова, был устроен триумф? Командуя русскими силами, выдвинутыми в сторону противника, Багратион в боях у Шенграбена не только выказал обычную свою личную храбрость, но и несомненное полководческое искусство.

Но даже во времена Пушкина и Чаадаева события эти - далекая старина. Конец минувшего века, начало нового столетия - царство скуки в Английском клубе, возникновение фигуры дельца, надевшего смокинг. Известный московский журналист Владимир Гиляровский оставил такое описание своих тогдашних клубных впечатлений: "Роскошь поразительная. Тишина мертвая,- кроме "инфернальной", где кипела азартная игра, но уже на наличные: в начале этого века среди членов клуба появились богатые купцы,- а где купец, там денежки на стол. Только хранил свой старый стиль огромный "портретный зал", длинный, сплошь уставленный ломберными столами... Время от времени играющие мановением руки подзывали лакеев, которые бесшумно, как тени, вырастали неведомо откуда перед барином, молчаливо делающим какой-то им двоим известный жест. Тень лакея, такого же старого, как и барин, исчезала, и через минуту рядом с ломберным столом появлялся сервированный столик, а на нем все, что требовалось заказчиком, ошибки не бывало... Старички особенно любили сидеть на диванах и в креслах и наблюдать приходящих или сладко дремать".

В самом начале двадцатых годов в старом особняке на Тверской была устроена выставка "Красная Москва". Ветер революции распахнул двери бесчисленных залов, в которые хлынули простые посетители, рассматривавшие то, что вчера еще было в их руках, но уже стало историей: оружие рабочих-дружинников, участников боев в пятом и семнадцатом годах. Всеобщий интерес, например, вызывал пулемет системы "гочкис", стоявший на посту, охранявшем батарею на Воробьевых горах в дни октябрьских боев в Москве, в семнадцатом году.

Выставка полюбилась, поток посетителей не иссякал, и в 1923 году она была преобразована в постоянно действующий Музей Революции. Естественно, что экспозиция исторических материалов неоднократно и коренным образом менялась. Вместе с тем есть предметы, которые неизменно показываются в музее от двадцатых годов до наших дней, вызывая неослабный интерес у посетителей. Вот, например, барельеф, укрепленный в семнадцатом году на здании "Известий ВЦИК", на котором были написаны слова, звучавшие как музыка революции: "Кто не работает, тот не ест".

В музее и теперь постоянно устраиваются разнообразные, интересные выставки, нередко связанные с подарками, полученными от народов мира. Так, в свое время весь мир обошел снимок маленького рисового зернышка, присланного из Индии,- на нем с помощью увеличительного стекла можно было прочесть послание, состоящее почти из четырехсот печатных знаков. Как не постоять перед пулеметной тачанкой Первой Конной армии, которой командовал Семен Михайлович Буденный, не полюбоваться саблей, присланной из Дагестана!..

Двести лет здание украшает главную улицу, улицу Горького. В наши дни его возобновили в том виде, каким оно было в дни Жилярди. По вечерам его классицистических строгих форм колонны, освещенные прожекторами, особенно выразительны. И, глядя на дремлющих "львов на воротах", мы вспоминаем страницы незабываемого былого...

* Оглавление *

Баннерная сеть "Исторические сайты"