ИСТОКИ
...сколько у нас красоты на Руси. Михаил Врубель
Коломенское исстари влекло обширными заливными лугами, расположенными за Москвой-рекой, над берегами которой с марта звенят жаворонки, а также богатыми угодьями для соколиной охоты.
В 1532 году, в царствование отца Ивана Грозного Василия Ивановича была возведена при летних княжеских хоромах шатровая церковь, про которую летописец восхищенно писал, что она "вельми чудна высотою и красотою и светлостью, такова не была на Руси". Желая подчеркнуть значение нового собора, летописец записал в свой рассказ любопытную деталь: пир по случаю освящения церкви длился три дня.
В XVII веке был сооружен деревянный Коломенский дворец - летнее местопребывание царской семьи.
История сооружения такова. Осенью 1666 года застучали топоры, запели пилы в непроходимых Муромских и Брянских лесах. Плотничьи старосты, приехавшие из Москвы, указывали, какое дерево следует валить. Не дожидаясь половодья на Оке, Угре и Жиздре, лучшую древесину лошадьми поволокли в столицу, на высокий коломенский берег. Весной, в первых числах мая, началось строительство летнего дворца. Работами руководили "плотничий староста Сенька Петров и стрелец плотник Ивашка Михайлов".
Терема с башенками, с сенями и переходами, светлицы, чуланы, оружейные, стряпущие избушки, рундуки стрелецких караулов, церковки, спальни с потаенными ходами, мыльни, кладовые, бесчисленные крыльца сооружались с невиданной быстротою. Полноводная Москва-река едва успевала уносить щепу и стружку. Государевы плотники старались вовсю. К осени дворец был готов. Но сложные отделочные работы были еще впереди.
Дворец внутри и снаружи решено было украсить резьбой, точеными фигурками, позолотой и рисунками. Со всей земли были собраны искусные резчики и художники, в частности те, кто уже трудился над украшением монастыря на реке Истре. Резным делом занимался многоопытный мастер, монах Арсений, умелец и художник, знаток разнообразных орнаментов. Нам известны имена и сотоварищей Арсения по работе - это Клим Михайлов, Давыд Палов, Андрей Иванов, Герасим Окулов, Федор Микулаев. Обычно в книгах отмечались лишь имена заказчиков. Сооружение Коломенского дворца было таким почетным делом, что история сохранила фамилии тех, кто трудился топором и "всякой столярной снастью". До нас дошли (что большая редкость!) даже некоторые биографические сведения о строителях. Так, из документов мы узнаем данные о Климе Михайлове: "Климка Михайлов, родом из Шклова-города, делает резное дело по дереву под золото да столярное дело; в первую службу взял его добровольно в Шклове боярин князь Григорий Семенович Куракин и жил у него на Москве без крепости с год, и женил его князь на дворовой своей русской девке Анютке, и, женясь, прожил у князя зиму и отдал его бывшему Никону Патриарху на время, тому ныне четырнадцать лет, с тех мест жил он в Воскресенском монастыре восемь лет".
"Под лаской вкрадчивой резца" дерево, выросшее в окских просторах, превращалось то в пословицу, то в легенду, то в песню. Карнизы, подзоры, наличники украшали дворец, словно кружево. В Москву спешили заморские корабли, они везли краски для росписи дворца и листовое золото для отделки стен.
Живописная артель во дворце трудилась под руководством замечательного изографа Симона Ушакова, сторонника обмирщения искусства.
Дворец радовал взор светлыми красками, узорчатой резьбой, позолотой, причудливыми цветными узорами. Один иноземец, посмотрев только что отделанные хоромы, в письме сравнил их с игрушкой, которую только что вынули из ящика. Польские послы, побывав на приеме в новом дворце, отправили на родину восторженное послание, где дотошно описывали все, что им пришлось увидеть. Вот строки из их послания: "На подворье пред хоромами врата толсты дубовые, как толсты, как дуб уродился, резные, хотя и не глубоко вырезаны, достаточно пригожи... Хоромы царского величества с лавками и печами довольно пригожи... Оных хором несметное число... Признать, что место зело весело и хорошо".
Любопытно простодушие послов, которые похвалялись в письме, что их угощали сахаром, пастилами, вишнями и пряниками. Гостей приводили в восторг деревянные львы, которые рычали с помощью потайного механизма.
Таков был Коломенский дворец. Москвичи восторгались этим строением. Симеон Полоцкий, посещавший его, написал поэму, которая заканчивалась такими пышными словами:
Нет лучшего, разве дом небесный,
Семь дивных вещей древний мир чтише,
Осьмий див сей дом время имеет наше.
Роскошному дворцу, к сожалению, не суждена была долгая жизнь. Дерево не мрамор и не гранит - оно недолговечно. Сто лет спустя дворец потребовал значительного ремонта. Его разобрали, и лишь кусты акаций, посаженные по линиям основания, еще долго напоминали людям о замечательном памятнике русского деревянного зодчества.
Теперь многочисленные посетители Коломенского судят об исчезнувшем сооружении по искусному макету дворца, воспроизводящему с большой точностью хоромы семнадцатого века. По мере того как вы разглядываете макет, растет ваше изумление перед "восьмым чудом света". Перед нами - модель прошлого века. Умелец Д. Смирнов тщательно воспроизвел по чертежам общий план дворца и его резные украшения. Мы видим Коломенское в миниатюре, как бы с птичьего полета...
Бродя по коломенским холмам, любуясь отдельными резными золочеными деталями дворца (их уцелело очень немного), я думаю о том времени, когда мы наконец восстановим терема. Давно пора это сделать. Когда в наши дни сносили село возле Коломенского, то находили карнизы и резные доски палат Алексея Михайловича. Теперь они в здешнем музее, который богат творениями мастеров-древодельцев.
Семнадцатый век - век пышного расцвета поливных, украшенных рисунками или узорами изразцов на фасадах зданий белокаменной столицы.
...Сегодня в Москве листопад. На дорогах лежат золотые, красные, желтые, черные листья. Паутинные нити плывут над скверами. Пожухла трава на лужайках. Если вам хочется попрощаться с московским летом и встретить надвигающуюся золотую осень, то садитесь на прогулочный катер, что отправляется от причалов Нескучного сада по Москве-реке к Краснохолмскому мосту. Быстро промелькнут зелено-пестрые лужайки и рощи парка, потом закроет небосвод арка Большого Каменного моста, взору предстанут вечные кремлевские стены, свечой в небе загорится купол Ивана Великого, заиграет красками заката Василий Блаженный... А потом - в конце путешествия - вы увидите в желто-зеленом кольце деревьев Крутицкое подворье, архитектурный островок боярской Москвы, почти затерявшийся среди улиц огромного современного города.
С речного катера видно, как в лучах заходящего солнца блестят синие, зеленые, желтые, белые поливные изразцы высокого терема, возведенного над въездными воротами. Зелень в облицовке преобладает над другими цветами, она перекликается с поредевшими кронами деревьев, с травой откосов. Сойдем на берег, чтобы рассмотреть диковинное сооружение старой Москвы, чудо керамического и архитектурного искусства. Пройдем по улицам, где некогда, близ Таганки, жили мастера Гончарной слободы - умелые керамисты.
Какова история Крутицкого подворья?
Князь Даниил Александрович, сын Александра Невского, пожаловал епископу Сарайскому и Подонскому землю на высоком и крутом берегу Москвы-реки (Крутицы), где постепенно возникла обширная монастырская усадьба, обнесенная высокой каменной стеной с четырьмя башнями по углам. Архитектурный ансамбль полностью сложился к последнему десятилетию XVII века, когда над двухпролетными воротами был возведен терем (его обычно называют "Крутицкий теремок"), выложенный плоскими и рельефными изразцами. На всем фасаде не осталось ни одного места, которое не было бы украшено разноцветной керамикой. Причудливые цветы, травы, декоративные узоры, широкий изразцовый пояс, наличники, колонки - все это создает ощущение праздника, веселья, напоминает о луговом раздолье, о богатых плодами садах, внушает мысль о счастье бытия. Если говорить в более широком смысле, то архитектурно-керамический памятник возле Москвы-реки праздничным обликом своим выразил духовное здоровье народа. "Старая Москва,- писал Аполлинарий Васнецов,- подлинно народное творчество в жизни прошлого".
Семнадцатый век знал много изразцовых украшений, но Крутицкий теремок превосходил по красоте все, что до этого создано было русскими мастерами. Трудно поверить, что вьющаяся виноградная лоза, символ жизни, создана умельцами из обожженной глины. Гончары внимательно присматривались к резьбе по дереву, заимствовали мотивы для воплощения их в глиняных узорах и красках-поливах. Подражание деревянной резьбе особенно очевидно в приставных наличниках окон. Старые мастера хорошо понимали особенности материала, пластичного и красочного, создавая керамический терем-сказку.
Я иду вдоль каменной галереи, ведущей от церкви Успения к парадным воротам. Над столбами галереи вделаны изразцы, перекликающиеся с многоцветным ковром терема, с его четырехугольными плитками, в середине которых желтеют розетки. Сказочное изразцовое узорочье гармонически объединено с чешуйчатой крышей и косичкой на шесте - ветреницей.
Время не пощадило деревянных хором, воспетых в сказках и былинах и изображенных изографами на иконах и фресках, летописных миниатюрах; погибли терема, выразительно описанные иноземными путешественниками... Словно предчувствуя наступление новой эпохи, умельцы, работавшие в конце XVII столетия, создали из долговечного материала сооружение, которому не страшны ни пожары, ни лютые морозы, ни бесконечные осенние дожди. Терем возле Москвы-реки воплотил в себе редкостное умение столичных керамистов.
Стоя возле Крутицкого теремка, легко и приятно думать о волшебных сказках, не утративших и ныне своих поэтических красок. Слышите, как засвистела стрела, пущенная из тугого лука? Упала стрела возле чудного дворца, вбежал во двор добрый молодец, закричал громким голосом: "Кто в тереме живет?" Выглянула из терема красна девица, что может за одну ночь ковер соткать, украсить его златом-серебром, хитрыми узорами... Я увидел теремок таким, каким он был в семнадцатом столетии (его изобразил в первозданном виде на своей картине А. Васнецов, подлинный поэт Москвы).
Я уже писал о том, что мы редко знаем имена мастеров - создателей памятников Древней Руси. И видимо, зодчие и керамисты, поставившие Крутицкий теремок, для нас навсегда остались бы безымянными гениями, если бы не случайность. В архивах московского Разрядного приказа найдены бумаги, относящиеся к судебной тяжбе между строителями теремка и заказчиками. Митрополиту показалось, как видно из документов, что строители получили деньги за изразцы, которые не пошли в дело. Ответчики - строители Осип и Иван Старцевы - оправдывались тем, что им пришлось для заполнения облицовочного рисунка откалывать куски от целых изразцов. Нам неизвестно, чем окончилась тяжба. В истории искусств можно встретить немало эпизодов, когда создателей великих творений современники обвиняли в неблаговидных делах. Вспомним хотя бы Фидия, гениального древнегреческого скульптора, заподозренного в утайке золота. Один из создателей скульптурного убранства Парфенона умер в заточении, не дождавшись оправдания.
Как бы ни сложились судьбы Осипа и Ивана Старцевых, их создание пережило века и донесло до нас очарование праздничной красочности, которая всегда так ценилась в народном творчестве.
Теперь познакомимся со звездой первой величины - мастером-художником Степаном Ивановым, по прозвищу Полубес, выходцем из белорусских земель, создавшим, как и Старцевы, во второй половине семнадцатого столетия в Москве и ее окрестностях замечательные керамические произведения. Изразцовые барельефы Степана Полубеса отличаются точностью линий, богатством красок, живостью образов.
Работая в монастырях - Новом Иерусалиме и Иосифо-Волоколамском,- украшая московскую церковь Григория Неокесарийского на Большой Полянке, Степан Полубес показал себя непревзойденным мастером цвета. Недаром его изразцовые пояса, фризы, ковры сияют на наружных стенах зданий. Встреча с изразцами Полубеса - это всегда путешествие по радуге, соединяющей небо и землю, сияющей красками, сочетающей тона и полутона; чувствуется, что Степан Полубес внимательно присматривался к природе, творчески преображая ее в своих фантастических творениях, и знал работы старых мастеров.
Совершим путешествие по Москве времен Степана Полубеса...
Сначала заглянем в слободу между Таганкой и Яузой, где обычно работает знатный мастер. Здесь нет домов, которые глядели бы окнами на улицу. Семьи ремесленников живут каждая своим двором. От улицы дворы отгорожены высоким частоколом. Усадьбы спускаются к реке, - но воды требуется много, и поэтому возле гончарных мастерских - колодцы-журавли. Под навесами - горны, здесь же сохнут глиняные изделия. Дома керамистов велики и добротны, для них не жалеют бревен.
Где же Степан Полубес? Может быть, у трех горнов, выходящих топками в одну яму? Нет, здесь лишь его ученики, его подмастерья, осваивающие хитрое ремесло, чтобы потом разбрестись по дорогам страны, украсить в городах и селах дома, церкви, палаты затейливыми плитками. Недаром говорят: "Мастерство за плечами не носят, да с ним добро".
Где же великий изразечник?
Наверное, его надо искать на Ополье, где среди полей (ставших позднее улицей Большая Полянка), по соседству с дворами стрельцов, построена церковь Григория Неокесарийского. Величественное, нарядное сооружение, возведенное зодчим-крестьянином Карпом Губой, видно издалека. Простые архитектурные формы сочетаются с богатством декоративного наряда. Хороши пышные наличники - белая каменная резь, выделяющаяся на красноватом кирпичном фоне. Но все другое убранство превосходят по сочности красок, широте и величавости изразцовые пояса.
Возле церкви толпятся живущие здесь, за Москвой-рекой, стрельцы, ткачи и бондари, и как узнаешь среди этой пестрой и шумной толпы ремесленников Степана Полубеса? Изразечник здесь свой среди своих. Недаром он так внимательно приглядывался к набойкам - узорам на полотна- чтобы потом перенести завитки, цветы и линии на плитки.
Стоит в толпе упомянуть Степана Полубеса, как эхом отзовутся слова: "павлинье око". Павлин считался символом гордой красы.
"Павлиньим оком" назвал народ изразцовый пояс, которым украсил Степан Полубес сооружения на Истре, в Иосифо-Волоколамском монастыре, в столице. Присмотримся к изразцовому фризу, опоясывающему церковь на Большой Полянке. Четырехугольные плитки составляют прихотливый выпуклый узор, богатый по своим краскам. В центре - белая раскрывшаяся чашечка, окруженная желтоватым венком. Над венком поднимаются два голубоватых стебля, затем снова ободок зеленых и желтых цветов. В промежутках между образцами на темно-голубом фоне - ветви зеленые, желтые, белые; сочные, полные радости, красоты.
Особенно хорош изразцовый узор зимой, когда снег покрывает соборную кровлю и "павлинье око" сияет зеленью и желтизной, напоминая о мураве луговой, о кувшинках, раскрывающихся на рассвете...
Керамические творения Степана Полубеса воплотили в себе лучшие черты декоративного искусства XVII века: народность, красочность, веселую сказочность. Перед нами своеобразная "народная казна", куда сложены на вечную память богатства народного художественного опыта, откуда благодарные потомки многое взяли и могут еще многое почерпнуть. Изразцы Степана Полубеса близки цветным и красочным ростовским эмалям; в них много общего и с фресковыми росписями Гурия Никитина,- этот костромской художник, живший чаще всего в монастырской слободе, превращал храмы на Волге, в Ростове и Суздале в райские расписные дворцы.
Изразцовые цветы Степана Полубеса напоминают вышивки на тканях. По чистоте и красочности тонов они должны быть поставлены рядом с миниатюрами, которыми славились рукописные книги Древней Руси (взять, например, богато украшенный миниатюрами, переписанный приблизительно в эпоху Степана Полубеса сборник нравоучительных рассказов для домашнего чтения "Лекарство душевное").
Как ни славны были московские изразечники, но и в ближних и дальних городах страны жили и работали гончары, создававшие изразцы, не уступавшие столичным. Они приносили много радости людям, давали, как тогда говорили, "сердцу и уму восхищение".
В начале восемнадцатого столетия, после того как войско Карла XII было разгромлено под Полтавой, в Москве появились пленные шведы, которые начали расписывать изразцы на свой лад: синие рисунки наносились на белый фон. Это нововведение понравилось, так как в ту пору всякого рода новшества были в моде, их поощрял Петр I. Еще в молодые годы царь был очарован Голландией, и нет ничего удивительного в том, что в богатой шереметевской усадьбе под Москвой, в Кускове, позднее был выстроен Голландский домик, стены которого были украшены иноземными изразцами белого, синего и светло-коричневого цвета... На многих плитках были изображены пейзажи Голландии - корабельные бухты, уютные кирпичные домики, осенние деревья, рыбаки, беспечно удящие в каналах, и т. д. Русские керамисты, конечно, знали работы иноземных мастеров. Используя приемы голландских и иных художников, наши мастера переиначивали сюжеты на отечественный манер. Русские керамисты любили изображать забавные сценки, снабжая их нравоучительными и шутливыми подписями. Так на Руси появились печи, которые было приятно и интересно разглядывать долгими вечерами.
Использовал в наш век опыт древнерусских керамистов гениальный Врубель. Примечательная страница биографии художника - работа в абрамцевской майоликовой мастерской. Врубель постигал не только декоративную сторону народного искусства, но и сам строй мифологического мышления, его сущность. В 1891 году он писал: "Сейчас я опять в Абрамцеве, и опять... слышится мне та интимная нотка, которую мне так хочется поймать на холсте и в орнаменте. Это - музыка цельного человека, не расчлененного отвлечениями упорядоченного, дифференцированного и бледного Запада".
До наших дней сохранилось несколько печей и каминов, созданных Врубелем. Их можно увидеть в Абрамцеве, Коломенском, Музее народного искусства на улице Станиславского... Врубелевские изразцовые композиции с первого взгляда поражают необычайными цветовыми сочетаниями, переливами красок, напоминающими игру драгоценных камней. На кафелях Врубеля живут своей таинственной жизнью прихотливые растительные узоры - белые, коричневые, желтые, синие. Зрители видят изображение героев былин и сказок, оригинальные орнаменты.
Одна из самых известных работ Врубеля - камин "Микула Селянинович и Вольга". Чистые, яркие краски создают впечатление ковра, украшающего стену. По форме камин напоминает лицевую сторону дома, на фронтоне которого изображены Алконост и Сирин - райские птицы с девичьими ликами. Образы Микулы Селяниновича (с сохой) и Вольги (верхом на коне) проникнуты уверенной силой и спокойствием, они сродни всему окружающему их миру. Когда глядишь на керамическую композицию издали, то в глаза сначала бросаются цветовые пятна в обеих частях камина. Приглядевшись, замечаешь солнце, выступающее из глубины, голову Вольги, линию горизонта. Врубелевские краски горят, переливаются, создают ощущение необычного, глубокого и таинственного.
Врубелевской керамике, вобравшей в себя опыт веков и неожиданно новой, было тесно в помещении. В начале двадцатого столетия в центре Москвы выросло огромное здание - гостиница "Метрополь". Верхние этажи было решено украсить панно из кафеля. Тема врубелевской композиции - провансальская рыцарская легенда о принцессе Грезе - "звезде небес", созерцание красоты которой покупается ценой смерти; мореходы преодолевают тягчайшие препятствия, переживают опаснейшие приключения во имя Прекрасной Дамы, олицетворяющей совершенную и законченную красоту. Тема была навеяна драмой французского поэта и драматурга Эдмона Ростана, утверждавшего романтическую красоту чувств. На керамическом панно мы видим принцессу Грезу, склонившуюся над умирающим юношей.
На врубелевское панно "Принцесса Греза" лучше всего смотреть издали, например с Неглинной улицы. В лучах солнца блестят изразцы, составляющие картину чего-то загадочного, тревожно-прекрасного, полного внутренней силы. Врубель не копировал старых мастеров. Он вдохнул новую жизнь в давнее искусство, насытив его современным пониманием действительности. Долгие месяцы "Метрополь" был закрыт строительными лесами. Будем надеяться, что мы еще увидим старую керамику в первозданном виде.
С годами начинаешь любить Врубеля все сильнее и сильнее. Начинаешь глубже понимать подспудную и органическую связь нового времени с древнерусским искусством, с лермонтовской традицией, с Кавказом и Москвой, хранящей и ныне на своих шумных улицах изразцы Степана Полубеса и композиции Михаила Врубеля, исполненные "духовной жаждою".
На керамике повторялось в самых общих чертах то, что Врубель изобразил на огромном полотне (16 метров длины и более 6 метров высоты), которое показывалось на Всероссийской промышленной и сельскохозяйственной выставке летом 1896 года в Нижнем Новгороде. Предоставлю слово газете "Советская культура", на страницах которой 28 июня 1986 года Евграф Кончин написал:
"На мой первый и вполне естественный вопрос о том, как же полотно, считавшееся потерянным, оказалось в Третьяковской галерее, заведующий ее реставрационным отделом Алексей Петрович Ковалев рассказал следующее. Летом 1957 года в галерею сообщили из Большого театра Союза ССР, что у них среди старых декораций и прочего реквизита находится какое-то панно Врубеля. Быть может, оно сгодится галерее? В театр поехали Олимпиада Алексеевна Живова и Алексей Петрович Ковалев, тогда начинающий реставратор. Увидели какой-то холст, грубо согнутый пополам и небрежно навернутый на жердь. Но как его осмотреть? Пришлось попросить милиционеров на какое-то время перекрыть движение у Большого театра и расстелить полотно прямо на асфальте. Да, сомнений никаких - Врубель! Как панно попало в театральный реквизит? Каков был его путь сюда от павильона Нижегородской выставки? Пока ответа нет.
Отвезли полотно в Лаврушинский переулок. Изготовили подходящий вал, на который и намотали холст. И опять непредвиденные хлопоты. Дело в том, что запасники галереи, размещенные тогда в бывшем церковном здании, были тесными, заставленными картинами и вал там никак не помещался. Тогда его поставили вертикально, на попа. Вот с того 1957 года и до прошлой недели врубелевское панно и оставалось свернутым, I около тридцати лет оно никому не показывалось.
И надо же быть такому совпадению - Ковалеву, принимавшему активное участие в спасении полотна в 1957 году, и предстоит возродить его к жизни! Еще одно совпадение. Реставрация картины начнется в юбилейный для нее год - год девяностолетия со дня создания".
* Оглавление *
|