МОСКВА В XVIII ВЕКЕ

Сергей ШОКАРЕВ

Опубликовано: газета "История" издательского дома "Первое сентября" 20-21'2003 года

Последние годы XVII века

Царь Петр Алексеевич не любил Москву. Возможно, потому, что с нею было связано одно из наиболее ужасных для него воспоминаний.
В мае 1682 г. десятилетний царевич стал свидетелем расправы стрельцов с его родными — Нарышкиными, братьями матери Петра. После восстания черни и стрелецкого бунта власть перешла к царевне Софье, а царица Наталья Кирилловна с Петром были удалены из Кремля в подмосковное Преображенское. В этом селе прошли годы учения молодого царя; там же появились потешные полки, составленные из окрестных подростков.
После того как в 1689 г. Петру и его сторонникам удалось отстранить от власти царевну Софью, молодой царь редко бывал в Москве и в кремлевском дворце — ездил в Переславль, где плавал по Плещееву озеру, путешествовал к Архангельску, строил Воронежскую верфь, ходил в Азовские походы.
Впрочем, и будучи в Москве, Петр избегал находиться во дворце, предпочитая обществу бояр и думных людей беседы с обитателями Иноземной слободы.
Москва и заведенный в ней патриархальный быт претили Петру, искавшему идеал города в устроенном по западноевропейскому образцу Кукуе. Москва конца XVII столетия и впрямь во многом жила старозаветными представлениями, восходящими к решениям Стоглавого собора. По-прежнему текли дела в многочисленных приказах, у которых толпились челобитчики; улицы — почти все — были погружены во мрак и во время слякоти становились непроходимыми; на площадях (не исключая и главной кремлевской площади — Ивановской) слышались стоны: совершались публичные казни...
В 1692 г. при большом стечении народа был казнен стольник князь Александр Борисович Курбский — за убийство жены. В 1693 или 1694 г. в Стрелецком приказе был бит батогами Григорий Павлович Языков, а на Ивановской площади били батогами подьячего — оба были виноваты в подделке документов и подлоге. В том же году перед Московским судным приказом били батогами дьяка Петра Вязьмитинина.
Государя это как раз не смущало — казни, пытки и наказания совершались не только в Москве, но и в загородной любимой резиденции царя — в Преображенском. Так, 25 января 1694 г. в Потешном дворце был запытан до смерти боярин Петр Авраамович Лопухин — дядя супруги царя, Евдокии Федоровны.

Подмосковные окрестности служили монарху не только для расправы над неугодными, но и для проведения военных маневров.
Осенью 1694 г. служилые люди были созваны в Москву из двадцати замосковных и южных уездов — под Москвой в Кожухове разыгралось взятие городка, который оборонял боярин Иван Иванович Бутурлин, получивший по этому поводу звание «польского короля». Нападавшими командовал ближний стольник князь Федор Юрьевич Ромодановский.
В подчинении Бутурлина были стрелецкие полки, приказные и дворцовые люди, а в подчинении Ромодановского — полки потешные: Семеновский и Преображенский. Исход маневров предугадать было нетрудно. Однако Бутурлин защищался всерьез, сутки оборонял переправу через Москву-реку, а затем еще четыре недели — свой городок.
Царь «тешился» не только маневрами, но и странными для москвичей маскарадами. В январе 1695 г. женился царский шут Яков Тургенев. И на этой свадьбе, передразнивавшей традиционный свадебный обряд, бояре, думные люди и придворные ехали «на быках, на козлах, на свиньях, на собаках, а в платьях были смешных, в кулях мочальных, в шляпах лычных, в крашенинных кафтанах, опушены кошачьими лапами, в серых разноцветных кафтанах, опушены беличьими хвостами, в соломенных сапогах, в мышьих руковицах».
В шутовских свадьбах, в иных маскарадах и «славлении» бояр и купцов веселой компанией во главе с царем, зарождался знаменитый всешутейший и всепьянейший собор Петра.
Тем временем, как полагают многие, в воинских потехах ковалось могущество русской армии. Первыми серьезными военными мероприятиями молодого государя стали Азовские походы.

И отправление в поход и — особенно — прибытие войска в Москву были обставлены с присущей Петру тягой к театральным эффектам. Наиболее торжественным был вход в Москву русской армии после возвращения из второго Азовского похода, закончившегося взятием неприятельской крепости.
В сентябре 1696 г. на Всехсвятском каменном мосту были возведены декорации, аллегорически изображавшие Азовское взятие. В числе других живописных картин там был изображен Геркулес, побеждающий турецкого пашу, а рядом — два скованных турка, а заодно и Марс, побеждающий татарских мурз. Другая картина изображала головы азовского паши и Дулак-мурзы на колах, а также морские батальные сцены.
Подле картин были написаны стихи, сочиненные одним из сподвижников и приближенных царя, думным дьяком Андреем Андреевичем Виниусом.
Над фигурой паши значилось:

Над изображением крымского мурзы были строки:

А батальные сцены комментировались так:

30 сентября торжественная процессия вступила на Всехсвятский мост. Впереди ехал в карете думный дьяк Никита Моисеевич Зотов, державший в руке щит и саблю. Во время Азовского взятия он ничем себя не проявил, не обладая никакими воинскими талантами, зато во всешутейшем соборе занимал высший чин «патриарха».
За Зотовым ехал в карете кравчий, Кирилл Алексеевич Нарышкин, далее вели карету адмирала Франца Лефорта, за которой он сам «шел пеш». После Лефорта в строю, в офицерском мундире шел сам государь, а следом за ним Преображенский и Семеновский полки со своими офицерами.
Следом за потешными везли на телеге голландца Якова Янсена, офицера русской службы, перешедшего к туркам во время первого Азовского похода, а впоследствии взятого в плен русскими. На той же телеге ехали два палача — Алешка и Терешка. За изменником Янсеном вели знатных пленников и волокли азовские знамена.
Замыкали шествие дворянские полки А.С.Шеина и А.М.Головина, полк П.И.Гордона (Бутырский полк) и стрельцы. При вступлении на мост с башни А.А.Виниус «громогласно» поздравлял Лефорта, командовавшего морскими силами, и Шеина, носившего звание генералиссимуса, т.е. формального главнокомандующего; трубили в трубы, стреляли из пушек и мушкетов.

Обновлялось не только войско и церемониал, весь обиход царского двора, но и способ их ведения дипломатических отношений.
В 1696 г. в Западную Европу на учение был отправлен 61 стольник — представители знатнейших боярских и княжеских родов, а вскоре начал собираться в дальний путь и сам царь. 6 декабря 1696 г. было объявлено об отправке в «окрестные государства» великих и полномочных послов, генерала и адмирала Ф.Я.Лефорта, генерала и боярина Ф.А.Головина и думного дьяка П.Б.Возницына.
В огромной посольской свите (более 250 человек) под именем десятника Петра Михайлова присутствовал и сам царь. Это, как и всё ранее видимое и переживаемое москвичами было совершенно новым и непривычным. Всё это вызвало уже не только удивление и ропот, но и открытое недовольство. На него накладывались нелюбовь к иноземным обычаям, активно вводившимся царем, тяготы новых налогов; помнились и военные потери в Азовских походах. Эти настроения особенно были сильны среди стрельцов, а также среди у части московского двора и служилых людей.
Именно представители этих социальных сил составили заговор против Петра I, раскрытый накануне отправки Великого посольства. Во главе заговора стоял, как ни странно, иноземец — думный дворянин и полковник Иван Елисеевич Цыклер.
Цыклер, хотя и был по происхождению немцем, принял православие, обрусел и по своему родству и знакомствам вошел в придворный круг. Другой участник заговора — окольничий Алексей Прокофьевич Соковнин, брат знаменитых раскольниц боярыни Феодосии Морозовой и княгини Евдокии Урусовой, принадлежал к ревнителям старины, но имел и личные обиды на царя — ему «тошно было» разлучаться с сыновьями, отправленными на учебу за границу, а кроме того, он считал себя обделенными тем, что не получал пожалования в бояре.
Обиду на царя таил и Цыклер — он был назначен руководить строительством крепости на Азовском море — и посчитал это формой ссылки. Петр действительно не доверял Цыклеру, памятуя о его участии в бунте 1682 г. на стороне Софьи и Милославских. К участию в новозамышленном бунте Цыклер и Соковнин привлекли зятя Соковнина, стольника Федора Матвеевича Пушкина, и стрельцов Стремянного полка.
Заговорщики, зная о стремлении царя лично участвовать в тушении пожаров, намеревались устроить поджог и на пожаре убить Петра. Цареубийство решился взять на себя Ф.М.Пушкин.
Заговор был раскрыт — из-за доноса двух офицеров стрелецкого Стремянного полка, которых Цыклер посвятил в свои планы. Состоялся скорый розыск, и 4 марта 1697 г. преступники были казнены — Цыклер, Соковнин, Пушкин, стрельцы Василий Филипов и Федор Рожнин и донской казак Петр Лукьянов.
К выстроенному в Преображенском помосту, на котором совершалась казнь — четвертование и обезглавливание, — в санях, запряженных свиньями, привезли саркофаг с прахом Ивана Михайловича Милославского, скончавшегося в 1685 г. и похороненного в родовой усыпальнице при церкви Николы в Столпах. Гроб Милославского, которого Петр считал своим главным противником и с которым совершенно безосновательно связывал всё недовольство своей политикой и реформами, был поставлен под эшафотом так, чтобы кровь казненных текла на останки боярина.
Казнь осужденных ознаменовалась возведением на Красной площади каменного столба с железными рожнами, на которые были воткнуты головы заговорщиков. Специально отлитые железные доски повествовали о преступлении казненных.

9 марта 1697 г. Петр покинул Москву, оставив ее на попечение князя-кесаря Ф.Ю.Ромодановского и боярина Т.Н.Стрешнева.
Отъезд царя усилил ропот и общественное недовольство. Наиболее активно оно распространялось среди стрельцов. Если ранее московские стрельцы пользовались довольно привилегированным положением — их редко отправляли в походы, предпочитая иметь в столице вооруженные отряды для охраны особы государя и общественного порядка, а также для участия в придворных церемониях. Живя в Москве, стрельцы занимались мелкой торговлей и ремеслом, но были освобождены от налогов. Свою силу стрельцы почувствовали в мае 1682 г., когда столица несколько дней находилась в их руках, и правительство послушно исполняло любые их требования.
После прихода к власти Петра I положение стрельцов изменилось — московский стрелецкий гарнизон принял участие в двух Азовских походах, а после взятия турецкой крепости московских воинов отправили на польскую границу — в Великие Луки, не позволив зайти в столицу, чтобы отдохнуть и повидаться с семьями.
Запасов и жалования стрельцам давалось недостаточно. Некоторые из них даже просили милостыню, за что бывали биты батогами.
В марте 1698 г. 175 стрельцов, бежавших со службы, пришли в Москву и обратились с жалобами на свое бедственное состояние к начальнику Стрелецкого приказа боярину князю Ивану Борисовичу Троекурову. Только после выдачи им жалования при помощи солдат власти смогли выгнать стрельцов из Москвы, отправив их к месту службы. Однако это было только начало стрелецкого выступления.
В мае 1698 г. четыре полка были переведены из Великих Лук в Торопец. Стрельцы надеялись, что их вернут в Москву, но этого не произошло; правительство решило развести полки по разным городам. Кроме того, вышел указ о наказании стрельцам, бегавшим в Москву в марте.
Но, когда командующий этими отрядами князь М.Г.Ромодановский попытался арестовать беглецов, в полках начался бунт. Стрельцы отбили своих товарищей, отказались подчиняться своим командирам и на совете решили идти в Москву.

Царь находился за границей более года. По Москве ползли слухи, что он умер «за морем». Большинство стрельцов, двигавшихся в Москву, не имели никаких политических намерений. Устав от походной жизни, они хотели отдохнуть и встретиться с женами и детьми, однако, судя по данным последовавшего розыска, среди зачинщиков бунта были и такие, которые хотели перебить бояр, генералов, солдат и иноземцев, убить Петра, когда он вернется из-за границы, и царевича Алексея, освободить из Новодевичьего монастыря царевну Софью и возвести ее на престол.
При розыске удалось также установить, что Софья из своего заточения вела какую-то переписку с главарями мятежа, но содержание писем осталось неизвестным. Большинство стрелецких главарей были, по выражению современника событий, графа А.А.Матвеева, «старой повадни воры», т.е. бунтовщики девяностых вроде бы участвовали еще в восстании 1682 г. и сочувственно относились к царевне.
Узнав о бунте стрельцов, Боярская дума отправила против мятежников А.С.Шеина, генерал-поручика П.И.Гордона и генерал-поручика князя И.М.Кольцова-Мосальского — с отрядом в 3700 человек, в основном солдат Преображенского и Семеновского полков. На вооружении у Шеина находились и 25 пушек.
Шеин встретился со стрельцами под Воскресенским монастырем (Новый Иерусалим) на реке Истре. После недолгих переговоров, когда стрельцы отказались вернуться к месту службы и выдать зачинщиков, воеводы приказали стрелять. После четвертого выстрела, потеряв 15 человек убитыми и 37 раненными, стрельцы сдались.
Потери правительственных войск были малозначительны — один убитый и трое раненных. Стрельцов привели в Москву — и начался упоминавшийся уже розыск.
Впоследствии Петр гневался на Шеина за то, что тот, как ему казалось, провел розыск «наскоро», не выявив корни мятежа и его связи с давним врагом царя — сестрой Софьей.По приговору Боярской думы были казнены 122 человека, 140 биты кнутом, а 1987 человек — остатки от четырех полков, в оковах развезли в ссылки по городам и монастырям.

Вечером 25 августа 1698 г. в Москву прибыл царь. После известия о бунте он спешно прервал свое путешествие — и из Вены спешно отправился в Москву, первые три дня не останавливаясь даже на ночь. За это время он преодолел 294 версты.
Лишь на четвертые сутки изнурительной гонки царя догнали курьеры с известием, что бунт подавлен. Петр не поехал во дворец, а остановился в Преображенском. Вскоре начался новый розыск, поразивший своими масштабами и кровавостью москвичей, уже привыкших к виду казней и истязаний на площадях города.
Петра интересовали прежде всего политические корни заговора. Стрельцов начали свозить в Москву, и в Преображенском приказе усиленно заработали палачи. Руководил следствием сам царь.
В ходе расспросов хотя и не удалось добыть убедительных свидетельств о причастности царевны Софьи к восстанию, но было установлено, что царевна пользовалась у стрельцов популярностью как вероятная кандидатка на престол. Некоторые из зачинщиков мятежа показали, что вели переписку с Софьей, однако писем не было обнаружено.
27 сентября царь сам приехал к сестре и пытался добиться от нее признания, но безуспешно. Царевна отрицала любую связь с бунтовщиками.

Одновременно с началом стрелецкого розыска состоялись другие важные события — в августе 1698 г. царь приказал постричь в монахини и отправить в Суздаль свою жену Евдокию Федоровну Лопухину, а еще ранее — на первом же приеме в честь своего возвращения из-за границы — собственноручно отрезал бороды боярам и придворным.
Освобождены от этой унизительной по представлениям людей, придерживавшихся старомосковских обычаев, процедуры были только два человека — боярин князь Михаил Алегукович Черкасский и боярин Тихон Никитич Стрешнев — их обоих царь пощадил за старость и верную службу.
В сентябре начались первые казни. Секретарь австрийского посольства И.Корб, находившийся в это время в Москве, подробно описывает хронологию и подробности расправ со стрельцами (на публичную экзекуцию царь пригласил всех иностранных послов, находившихся в это время в Москве).
В первый же день казней Петр I собственноручно отрубил головы пяти стрельцам. Царь не только сам рубил головы, но и заставлял это делать придворных и офицеров. Любимец царя Меншиков хвастался, что казнил 20 стрельцов.
Далеко не все проявляли такое умение. Один боярин, по словам Корба, «отличился особенно неудачным ударом: не попав по шее осужденного, боярин ударил его по спине; стрелец, разрубленный таким образом, почти на две части, претерпел бы невыносимые муки, если бы Алексашка [Меншиков], ловко действуя топором, не поспешил отрубить несчастному голову».
Иные были колесованы на Красной площади. Большинство стрельцов были повешены. Их вешали не только на виселицах, но и на зубцах стен Белого города. Троих стрельцов повесили под окнами келии царевны Софьи в Новодевичьем монастыре.
Всего было казнено более тысячи человек. Лишь молодые стрельцы — от 14 до 20 лет были оставлены в живых — им были отрезаны носы и уши, и они были сосланы в пограничные гарнизоны. По свидетельству Корба, таким образом было наказано 500 человек.
Трупы казненных не убирались в течение пяти месяцев. Лишь в конце февраля 1699 г. они были захоронены в братских могилах, вырытых за московскими заставами. Над могилами казненных царь приказал поставить каменные столбы с железными досками, на которых описывались преступления стрельцов.
Так же, как и подобный столб на Красной площади, поставленный после казни участников заговора Цыклера, эти столбы имели острые рожны, на которые были насажены головы казненных. К осени 1700 г. подобные столбы были установлены на всех подъездах к столице. Так начался для Москвы XVIII век.

«Порфироносная вдова»

Одновременно с проведением розыска и казней Петр I вел усиленные переговоры с представителями польского и датского дворов о заключении военного союза против Швеции. В ноябре 1699 г. эти договоры были заключены, и царь начал готовиться к войне.
22 августа 1700 г. Петр покинул Москву и двинулся к Нарве с тем, чтобы потерпеть под стенами этой крепости первое сокрушительное поражение от Карла XII, положившее начало изнурительной Северной войне.
Во время войны Петр I, и ранее не жаловавший Москву, бывал в ней редко. В 1703 г. Петром был основан в устье Невы Санкт-Петербург, который и стал любимым местом пребывания царя, а с 1712 г. — столицей Российского государства.
В то время как новый город рос и отстраивался под неусыпным наблюдением преобразователя, Москва терпела на себе все тяготы войны. В конце 1700 г. вышел указ о чеканке медных денег. Его результатом стало не только пополнение казны, но и девальвация рубля и инфляция. В 1701 г. царь приказал сломать в Кремле и в Китай-городе каменные дома бояр Одоевского и Салтыкова, здания Каменного и Судного приказов, церкви и иное «каменное строение».
Причины этого распоряжения не вполне ясны. В 1714 г., однако, вышел указ, запрещавший возведение каменных зданий во всех городах государства, кроме Санкт-Петербурга.
Многократно усилилось налоговое бремя. В 1699 г. была проведена городская реформа. 30 января было обнародовано два указа — один касался управления Москвой, другой — управления в провинциальных городах. В Москве было указано создать особый орган для управления городом и сбора налогов — Бурмистрскую палату. Ее составляли выборные из купцов и посадских.
В результате выборов в состав Палаты вошли представители посадского населения 25 московских слобод и 8 бурмистров от Гостиной сотни. При этом основную роль в составе Палаты играли представители крупного купечества, которые взяли в свои руки сбор налогов.
Налоги с посадского населения увеличивались вдвое. Правительство комментировало реформу стремлением упорядочить налогообложение и избавить горожан от «многих приказных волокит», вводящих их в разорение. Однако основной целью реформы являлось, конечно, пополнение казны.
Примечательно, что указ предписывал обязательное введение бурмистрского управления в Москве, в то время как в других городах жители могли выбирать: оставаться ли им по-прежнему под управлением воевод или вводить у себя новую систему, но платить двойные налоги.
Причиной тому было то, что Москва, как и ранее, являлась крупнейшим торговым центром страны, на долю которого, например, в 1709 г. приходилось 86,8% таможенных сборов со всего государства. Даже если принять неизбежные ошибки в исчислении, а также контрабанду и иные формы уклонения от налогов в провинции, эта цифра показывает то громадное значение, которое имела Москва во внутренней торговле России.

На практике значение московской Бурмистрской палаты не ограничилось сбором налогов в Москве и Московском уезде, а также административным и судебным управлением. На Палату были возложены задачи сбора налогов со всех российских городов, и она приобрела своеобразное значение главного городского казначейства.
Корыстолюбие бурмистров, ничуть не меньшее, чем прежних воевод и приказных, заставило царя ввести должность обер-инспектора Палаты, на которую был назначен Алексей Александрович Курбатов.
Курбатов стал известен царю в 1700 г., когда в форме подметного письма подал предложение о введении по всему государству гербовой бумаги для написания прошений и иных документов. Курбатов был крепостным боярина Б.П.Шереметева, в 1697—1698 гг. сопровождал его в поездке по Европе, где и подметил этот способ пополнения казны.
Этот проект был сразу же введен в действие, а Курбатов освобожден от крепостной зависимости и пожалован в дьяки в Оружейную палату. Вскоре он получил своеобразную должность «прибыльщика» — изобретателя новых налогов.
А вслед за Курбатовым были пожалованы в прибыльщики и иные лица, которым было велено «чинить государю прибыли». В результате появились новые налоги — налог с дубовых гробов, бородовая пошлина и т.д.
Именно непомерное усиление налогового бремени способствовало не только падению веса и значения крупнейшей московской купеческой корпорации — Гостиной сотни, но и ее полному разложению к концу правления Петра I. Несмотря на то, что численность членов Гостиной сотни в Москве не уменьшилась, а даже увеличилась, обезденежели капиталы; скромнее стал и размах торговых операций. Налоги, однако, раскладывались на всю корпорацию, и за неимущих или выбывших из состава Гостиной сотни платили ее более состоятельные члены. В 1728 г. звание гостя было окончательно упразднено.
Проследить влияние налоговых нововведений Петра I на обнищание и убыль численности городского и сельского населения вообще довольно трудно, поскольку данные переписей населения 1678 и 1710 гг. не полны, а в ряде случаев не слишком точны. Однако П.Н.Милюков в начале XX в. полагал, что убыль населения составила в то время 19,5%.
Если в провинции убыль населения была вызвана (помимо смертей, ссылок и казней) бегством от налогов и рекрутского набора в труднодоступные районы, в Москве убыль — происходила и за счет переселения москвичей в Санкт-Петербург. Первыми покидали старую столицу дворяне со своими дворовыми людьми, чиновники, казенные ремесленники и купцы, которых переводили в Петербург насильно, по указам.
В начале XVIII в. общая численность населения Москвы составляла примерно 200 тыс. человек, то к 1725 г. в ней проживало 140—150 тыс. Особенно заметна убыль среди москвичей-дворян. В 1701 г. дворяне имели в Москве 3223 двора, на которых проживало примерно 20 тысяч человек, а в конце века таковых насчитывалось всего 8600 человек. Число посадских, более всего страдавших от налогов, тоже уменьшилось — в подворном исчислении с 6568 дворов в 1701 г. до 2701 в 1709 г.

И всё же в первые годы XVIII в. Москва занимала немалое место в преобразовательной деятельности Петра. Особенное значение ей придавалось в осуществлении программы распространения европеизированного образования.
Во время своего заграничного путешествия в составе Великого посольства Петр нанял в Англии трех преподавателей, силами которых думал начать организацию школ. Задачу образования Петр видел в том, чтобы «из школы ... во всякие потребы люди благоразумно учася, происходили в церковную службу и в гражданскую, и воинствовати, и знати строение и докторское врачевское искусство».
Англичане прибыли в Россию в 1699 г., но указ о создании Школы математических и навигацких наук был обнародован только 14 января 1701 г. Школа должна была находиться в ведении Оружейной палаты, которую возглавлял прибыльщик Курбатов. Расположилось это учебное заведение в здании Сухаревой башни.
Письмо А.Курбатова к адмиралу Ф.Головину (1703) рисует состояние Навигацкой школы так: «По 16 июля прибрано и учится 200 человек... Англичане учат их той науке чиновно, а когда временем загуляются или по своему обыкновению почасту и долго проспят. Имеем по приказу милости твоей определенного им помоществователем Леонтия Магницкого, который непрестанно при той школе бывает и всегда имеет тщание не только к единому ученикам в науке радению, но и к иным к добру поведениям, в чем те англичане, видя в школах его управление непоследнее, обязали себя к нему, Леонтию, ненавидением, так, что уже просил он, Леонтий, от частого их на него гневоимания от школы свободости».
Об учениках и учебной программе Навигацкой школы Курбатов писал: «Прибрано учеников со 180 человек охотников всяких чинов людей, а учатся все арифметике, из которых человек десять учат радиксы и готовы совершенно в геометрию, только имеем нужду в лишении инструментов... А ныне многие из всяких чинов и прожиточные люди припознали тоя науки сладость, отдают в те школы детей своих, а иные, и сами недоросли, и рейтарские дети, и молодые из приказов подьячие приходят с охотою немалою... Навигацких наук учеников посажено и учатся в геометрии 12 человек, а еще поспевают человек с 20; точию доношу о сем, что учителя учат нерадиво, а ежели бы не опасались Магницкого, многое было бы у них продолжение для того, что которые учатся отсропонятно, тех бранят и велят дожидаться меньших; только я ему, Магницкому, молчать им не велел, а меньшой учитель, рыцарь Грейс, ни к чему не годный в непостоянстве всяким и в плутовстве блядском, и учеников потворствует, и сам больший учитель его не любит» (1709).
Леонтий Федорович Магницкий (1669—1739) — выдающийся ученый того времени, автор первого русского учебника по математике. В 1703 г. в Москве была напечатана книга Магницкого «Арифметика, сиречь наука числительная...» — значительный по объему фолиант в 600 страниц полулистового формата.
Печатанию «Арифметики» предшествовало прошение «некоего иноземца», поданное в 1701 г. А.Курбатову, «чтоб ему печатать книги Арифметики», но Магницкий, прочтя книгу, признал ее негодной — «переведена на славенский диалект зело неисправно, и разуметь невозможно, и дивных вещей нет».
Курбатов согласился с Магницким и приложил немалые старания к тому, чтобы Магницкий мог составить свой учебник, а затем и для публикации этой книги.

Одновременно с Навигацкой школой возникли Курсы иностранных языков при Посольском приказе, Немецкая школа Николая Швимера. Была возобновлена деятельность Славяно-греко-латинской академии, захиревшей в конце 1690-х гг.
В 1717 г. в ней обучалось 290 учеников, в 1725 г. — уже 629. Как известно, в числе студентов Академии в 1731—1734 гг. был и Ломоносов.
В 1707 г. при Московском военном госпитале организуется Медицинская школа. В 1712 г. возникают Инженерная и Артиллерийская школы в Москве (впоследствии переведенные в новую столицу). В 1715 г. учреждается в Петербурге Морская академия. В Москве остаются Математические классы.
Особое место среди школ петровской эпохи занимает Гимназия пастора Э.Глюка, созданная в 1703 г. в доме В.Ф.Нарышкина на Покровке. Эта школа имела широкую образовательную программу. Подростки и юноши изучали по выбору любой из трех (затем — из пяти) иностранных языков, арифметику, математику, географию, «делательную итику», политику, искусство танцев и каламбуров, верховую езду. Школа Глюка занималась обучением дворян, в которых педагоги хотели видеть по-западному образованных людей и по-европейски учтивых кавалеров.
После смерти пастора его учебное заведение было преобразовано в языковую школу, из которой впоследствии обособились немецкие, французские, шведские и латинские классы, составившие Четырехъязычную школу.
Уже в первые годы существования петровских школ можно было видеть реальные результаты их деятельности. Начальник Медицинской школы доктор Бидлоо, в обучении у которого было пятьдесят студентов, писал царю: «Лучших из сих студентов его императорского величества священной особе или лучшим господам рекомендовать не стыдиться».
О деятельности школы пастора Э.Глюка и наследовавшей ей Четырехъязычной школы известно, что они выпустили более 250 человек, знавших иностранные языки.
Навигацкая школа также весьма продвинулась вперед: в 1715 г. когда учителя-англичане были переведены в Морскую академию, в школе остался один только Магницкий, который набрал помощников из бывших учеников и продолжил дело по обучению «грамоте, арифметике, геометрии и тригонометрии».

Просвещение не сводилось к обучению юношества. При Петре всё более существенным фактором жизни общества становилось книгоиздание. От книги ждали, прежде всего, сообщения точных знаний — из области науки, техники, истории, естествознания.
В 1724 г. Петр I, посылая для перевода книгу Пуфендорфа, писал при этом, что следует переводить первый трактат из книги, «понеже в другом не чаю к пользе чтоб нужда была».
Кроме пользы от книг требовалось и воспитание общества в европейском духе. К категории подобных изданий относится «Юности честное зерцало», издания «прикладов, как пишутся комплименты разные» и иная подобная литература.
Наконец, книгам прилагалась и еще одна функция: служить «к славе нашему превысочайшему имени и всему российскому нашему царствию, меж европейскими монархами к цветущей наивящей похвале и к общей народной пользе и прибытку». Подобной, вполне пропагандистской книгой, являлась, например, «Гистория Северной войны», объяснявшая причины вступления России в войну, излагавшая ход событий, воспевавшая военный гений Петра и русских полководцев, а также подвиги солдат.
Более успешно выполняла агитационные функции первая русская печатная газета — «Ведомости». Указ о печатании газеты «по ведомости о воинских и о всяких делах, которые надлежит для объявления Московского и окрестных государств людям», был дан 17 декабря 1702 г. Первый номер газеты, редактировавшийся самим царем, вышел в 1703 г. под названием «Ведомости о военных и иных делах, достойных знания и памяти случившихся в Московском государстве, и в иных окрестных странах».
В числе известий первого номера «Ведомостей» были следующие: «На Москве вновь ныне пушек медных гоубиц и мартиров вылито 400. Те пушки ядром по 24, по 18 и по 12 фунтов. Гоубицы бомбом пудовые и полупудовые. Мартиры бомбом девяти, трех и двухпудовые и менше. И еще много форм готовых великих и средних к литью пушек, гоубиц и мартиров. А медь на пушечном дворе, которая приготовлена к новому литью, больше 4000 пуд лежит.
Повелением его величества московские школы оумножаютя, и 45 человек слушают философию, и уже диалектику окончили. В математической штурманской школе болше 300 человек оучатся, и добре науку приемлют.
На Москве ноября с 24 числа по 24 декабрь родилось мужска и женска полу 386 человек.
Из Персиды пишут: индийский царь послал в дарах великому государю нашему слона и иных вещей немало. Из града Шемахи послан он в Астрахань сухим путем».
Газета издавалась в Москве вплоть до 1711 г.

В 1709 г. на территории государства были образованы восемь крупных административных образований — губерний. Москва стала центром Московской губернии, в которую вошли кроме нее 39 городов с уездами — Владимир, Суздаль, Коломна, Серпухов, Калуга, Можайск и другие. Некоторые из них находились на расстоянии более 300 верст от столицы.
Московским генерал-губернатором был назначен боярин Тихон Никитич Стрешнев, бывший дядькой царя и пользовавшийся его доверием и уважением. Согласно указу, на организацию губернских учреждений Т.Н.Стрешневу был отпущен один год.
Опорой генерал-губернатора стала канцелярия, которая решала практически все дела, касавшиеся гражданского управления вверенной территорией. Помимо гражданских дел канцелярия решала и вопросы обеспечения армии продовольствием и обмундированием, размещения войск на постой и т.д.
Внутренними делами в самой Москве занимался обер-комендант, ведавший полицией и московским гарнизоном. С 1722 г. во главе московской полиции был поставлен обер-полицмейстер, подчинявшийся высшему начальству в Петербурге.
Почти сразу же после образования Московской губернии оказалось, что канцелярия не в состоянии справиться с огромным числом свалившихся на нее задач. Вскоре губерния была разделена на семь провинций, во главе которых поставили обер-комендантов, а провинции — на уезды, под управлением комендантов.
Новая губернская реформа 1719 г. еще более урезала властные полномочия губернаторов. Управление провинциями перешло в ведение городовых воевод, а вместо 8 губерний было образовано 11. Наконец, было введено более мелкое деление и внутри провинций. Они разделялись на дистрикты, размер которых устанавливался в 2000 дворов, считая по переписи 1678 г.
В Московской губернии, по-прежнему остававшейся одной из крупнейших, насчитывалось 19 дистриктов (в то время как в Орловской и Калужской — 8, в Тульской — 7, в Угличской — 4 и т.д.).
Губернское и провинциальное управление по-прежнему оставалось громоздким и разветвленным. В распоряжении воевод находился целый штат сотрудников, отвечавший за различные отрасли внутреннего управления: камериры осуществляли бухгалтерские функции, рентмейстеры были провинциальными казначеями и отвечали за хранение казенных запасов, земские комиссары считались главами исполнительной власти дистриктов.
Вся эта иерархия вершилась московским генерал-губернатором, однако воеводы зачастую стремились самостоятельно решать многие вопросы, не обращаясь в Москву.
В самом городе также существовали органы власти, действовавшие независимо друг от друга и зачастую друг друга дублировавшие.
К концу петровского царствования Бурмистрская палата потеряла свои функции органа центрального управления всем посадским населением государства. Однако необходимость в таком учреждении ощущалась, и в 1721 г. был создан институт магистратов, главнейший из который также размещался в Москве. Магистраты ведали сбором налогов, судебно-полицейскими делами, касавшимися посадского населения, полицией и вопросами городского благоустройства.
Магистрат формально был выборным, однако это был шаг к уничтожения местного городского самоуправления. В магистрат избирались только лица из первогильдийного купечества; но после их избрания они становились правительственными чиновниками и уже не могли быть переизбраны.

В 1711 г. Т.Н.Стрешнев был назначен в Сенат, а на посту московского генерал-губернатора его фактически сменил Василий Семенович Ершов, выдвинувшийся — как прибыльщик — из крепостных князя М.А.Черкасского.
Ершов в 1711—1712 гг. был управителем Московской губернии, в 1712—1713 гг. — вице-губернатором при губернаторе князе Михаиле Григорьевиче Ромодановском, а после его смерти в 1713 г. оставался в должности вице-губернатора до 1719 г.
С новым губернатором Алексеем Петровичем Салтыковым Ершов не поладил, и в 1714 г. Сенат даже издал специальный указ, запрещающий вице-губернатору без разрешения своего начальника «дела делать». Однако Ершову удалось одолеть противника. По его доносу с обвинением Салтыкова в лихоимстве губернатор был отстранен, а на его место назначен кравчий Кирилл Алексеевич Нарышкин, ранее первый комендант Петербурга.
Нарышкина, также попавшего под следствие, сменил бригадир Иван Лукич Воейков. В 1719 г. ему было поручено временно совмещать должности губернатора и вице-губернатора. Воейков управлял губернией до 1726 г.
В 1720 г. при нем была проведена первая ревизия, а в 1721 г. губернатор руководил выборами в Главный магистрат.
При новом генерал-губернаторе — князе Иване Федоровиче Ромодановском, сыне памятного москвичам князя-кесаря Федора Юрьевича, в течение долгих лет руководившего Преображенским приказом и всем тайным сыском в государстве, в истории Москвы началась новая эпоха.

Опять столица

6 мая 1727 г. в Санкт-Петербурге скончалась императрица Екатерина I, вдова Петра I. Согласно ее завещанию, трон перешел к внуку Петра I, сыну несчастного царевича Алексея, Петру, который и взошел на престол с именем Петра II. К присяге новому императору жителей Москвы приводил генерал-губернатор князь И.Ф.Ромодановский.
Молодой государь (Петру II было ко времени вступления на престол 11 лет) был популярен и среди знати, и в народе. Его права на престол — по прямой мужской линии — были неоспоримы. Однако с самых первых шагов своего правления Петр II находился под влиянием А.Д.Меншикова, практически управлявшего всеми делами государства уже при Екатерине II.
Вскоре состоялось производство Меншикова в высший военный чин империи — в генералиссимусы, а 24 мая молодой император обручился с дочерью временщика, княжной Марией Александровной.
Господство Меншикова вызывало ненависть у многих других влиятельных особ. И когда Меншиков тяжело заболел, его противники сумели отвратить от него государя и подчинить его своему влиянию.

Наибольшее влияние на Петра II приобрели князья Долгоруковы.
Князь Иван Алексеевич, молодой повеса и весельчак, сделался лучшим товарищем императора, а его отец Алексей Григорьевич, как и другие Долгоруковы — князь Василий Лукич, князь Сергей Григорьевич, а заодно и воспитатель Петра II, барон Андрей Иванович Остерман, постепенно приобретали для него то значение, на которое претендовал Меншиков, — старших советчиков и главных помощников в управлении государством.
В сентябре 1727 г. Меншиков был арестован и сослан с семьей сначала в Ораниенбург Рязанской губернии (Ранненбаум, Рамбов), а затем в сибирский Березов. Помолвка императора с княжной Меншиковой была расторгнута.
Петр II всё больше сближался с Долгоруковыми, которые увлекали его на охоту, предлагали танцы и иные развлечения. Вскоре у Долгоруковых возник план женитьбы императора на дочери Алексея Григорьевича — княжне Екатерине.
9 января 1728 г. Петр II покинул Петербург и отправился для коронации в Москву. Там его с нетерпением ожидала бабушка — несчастная первая супруга Петра, Евдокия Лопухина, насильно постриженная в монахини в 1718 г. была привлечена к следствию по делу о бегстве своего сына, царевича Алексея, за границу.
В ходе следствия оказалось, что инокиня, находясь в Покровском Суздальском монастыре, вступила в любовную связь с бригадиром Степаном Глебовым. После розыска Глебов был посажен на кол, а Лопухина переведена в Успенский Ладожский монастырь.
При Екатерине I условия содержания бывшей царицы ухудшились — ее перевели в Шлиссельбург, не допускали к ней священника и отняли прислугу. После вступления на престол Петра II она была освобождена, но Меншиков не допустил ее приезда в Петербург, и инокиня Елена обосновалась в Москве, в Новодевичьем монастыре. Вскоре после ее освобождения вышел сенатский указ, повелевающий всем, у кого находятся манифесты о преступлениях царевича Алексея, его матери Лопухиной и Глебова, сдавать их в Петербурге в Сенат, а в Москве в Сенатскую контору. За утайку манифеста грозили судом.
4 февраля, сопровождаемый толпами ликующего народа, Петр II вступил в Москву. Император со своей любимой сестрой Натальей Алексеевной и теткой Елизаветой Петровной — молодой красавицей, в которую юный Петр был влюблен, обосновался в Кремлевском дворце. Там его навещала радостная бабушка, однако царственным внучатам вскоре наскучили ее наставления, и Петр II оправился на богомолье в Троице-Сергиев монастырь.
Коронация Петра II состоялась 24 февраля в Успенском соборе Московского кремля, согласно заведенному церемониалу. К торжеству был приурочен манифест о смягчении налогов и наказаний осужденным.
Восемь дней в Москве длились коронационные торжества; в Кремле и иных местах были устроены фонтаны, из которых струились вино и водка. Днем город был наполнен колокольным звоном, а по вечерам — освещался иллюминацией. Почти сразу же воспоследовали празднования по случаю рождения двоюродного брата императора — Карла-Петра-Ульриха, сына царевны Анны Петровны, будущего Петра III.
Наступившая весна разнообразила развлечения царского двора охотой.
По примеру своего прадеда, царя Алексея Михайловича, Петр II выезжал в богатые дичью подмосковные угодья с большой свитой. Охотились на медведей, волков, лис, зайцев, на птицу — с соколами и ястребами. Постепенно возвращался обычный для XVII столетия царский обиход.

В то Москва вновь стала центром решения важнейших государственных дел, которыми вершили А.И.Остерман, Долгоруковы, Голицыны и другие члены Верховного тайного совета.
Московская жизнь так увлекла молодого государя, что он даже не поехал в Петербург на похороны своей тетки Анны Петровны, скончавшейся вскоре после рождения сына. Вскоре произошла другая потеря в императорской семье, более чувствительная для императора, — в подмосковном Слободском дворце (подле Иноземной слободы) 22 ноября 1728 г. скончалась сестра Петра II Наталья Алексеевна.
Петр II перебрался в Кремль, чтобы не жить, там где скончалась его любимая сестра, а зимой поселился в подмосковных Горенках, где проводил всё свое время. Весной и летом он вновь вернулся в Кремль и Слободской дворец, по-прежнему предавался забавам в обществе Долгоруковых и пренебрегал учебой.
В это время Долгоруковым удалось добиться исполнения своего заветного желания — 30 ноября 1729 г. в московской Иноземной слободе, в Лефортовском дворце, состоялось торжественное обручение молодого государя с княжной Екатериной Долгоруковой. Это дало повод к новым празднествам и увеселениям.
6 января 1730 г. император ездил в Москву на церемонию водоосвящения и, возвратившись в Слободской дворец, пожаловался на нездоровье. На другой день у него обнаружились признаки оспы. Вскоре царю стало полегче, но 17 января он неосторожно открыл окно; болезнь возобновилась с новой силой, и возникла угроза кончины.
Петр II начал впадать в беспамятство. В ночь с 18 на 19 января император крикнул: «Запрягайте сани, хочу ехать к сестре!» Это были его последние слова...

Почти сразу же после смерти Петра II первые лица государства — члены Верховного тайного совета — собрались в Лефортовском дворце. Обсуждался вопрос о новом государе. Князь Алексей Григорьевич Долгоруков попытался было предложить в качестве императрицы свою дочь — нареченную «государыню-невесту», но его не поддержали даже родственники.
Тогда престарелый князь Дмитрий Михайлович Голицын, опытный полководец и дипломат, предложил обратить внимание на старшую линию Романовых — дочерей царя Ивана Алексеевича. Наиболее привлекательной казалась кандидатура средней дочери — Анны, вдовствующей курляндской герцогини.
Когда это предложение верховники поддержали, Голицын высказал и иную мысль — им был предложен проект, несомненно, вынашивавшийся долгие годы. Голицын предлагал ограничить власть самодержца советом из «фамильных» вельмож, без согласия которого в делах ведения войны, в расходовании налогов, крупных пожалований государь не мог действовать.
Эти условия, по мысли Голицына, были оформлены как кондиции, только подписав которые Анна Иоанновна могла взойти на престол. Проект Голицына вызвал горячее одобрение присутствующих, сразу же забывших о давней вражде и спорах. Верховники отправили в столицу Курляндии, Митаву, парламентеров — князя В.Л.Долгорукого и князя М.М.Голицына, а сами остались ждать решения в Москве.
Вскоре они узнали, что 25 января Анна подписала кондиции, а 29-го намеревается отбыть в Москву.

Анна Иоанновна

Четвертая дочь царя Ивана Алексеевича, Анна, родилась в Кремлевском дворце 28 января 1693 г. Через три года ее мать Прасковья Федоровна (урожденная Салтыкова) овдовела, а вскоре переселилась в подмосковное село Измайлово, еще хранившее всю прелесть царских угодий, любовно обустраивавшихся царем Алексеем.
В Измайлове были пруды, из которых на звук колокольчика для кормежки выплывали рыбы; красивый сад и огород; дворец на острове; зверинец, в котором при царе Алексее содержались лоси, кабаны, олени, дикобразы и иные дикие звери.
Штат царевны Прасковьи Федоровны состоял из стольников и придворных служителей; помимо них во дворце всегда жили богомольцы и богомолицы, гадальщицы, старухи, калеки и иные приживальцы. Особым уважением среди них пользовался юродивый Тимофей Архипович, некогда иконописец и подьячий. Рассказывали, что Тимофей Архипович предрек царевне Анне ее будущую судьбу и даже говаривал, когда она шла мимо: «Дон! Дон! Грозный царь Иван Васильевич!», намекая, что ее правление будет суровым.
В 1708 г. по указу Петра царевна Прасковья Федоровна была вынуждена покинуть Измайлово и переселиться в Петербург. Вскоре ее средняя дочь отправилась еще дальше от Москвы — в 1710 г. ее выдали замуж за курляндского герцога Фридриха-Вильгельма. В 1711 г. Анна с мужем покинули Петербург, но, не доехав до Митавы, Фридрих-Вильгельм скончался, и молодая вдова-герцогиня стала владетельницей Курляндского герцогства, где ей жилось, впрочем, не очень хорошо — из-за бедности и неопределенности своего положения. Неожиданно ее судьба коренным образом изменилась.
10 февраля 1730 г. Анна прибыла в село Всехсвятское на окраине Москвы.
В это время в столице собрался весь цвет русского дворянства, созванного на свадьбу Петра II, а очутившегося на его похоронах. Известие о провозглашении Анны Иоанновны императрицей было воспринято с энтузиазмом, но когда просочились слухи о кондициях, среди дворян начались брожение и возмущение.
Когда верховники объявили о кондициях, подписанных Анной, выдавая их за инициативу самой императрицы, дворянство потребовало разрешения представить на обсуждение свои проекты государственного переустройства. Верховникам ничего не оставалось, как согласиться.

Дворяне стали собираться в кружки, обсуждали и писали проекты. В краткий срок было составлено более десятка таких документов, которые подписали не менее тысячи человек.
Было немало сторонников сохранения прежнего положения — неограниченного самодержавия. В Москве им удалось войти в контакт с Анной, которую тщетно пытались оградить от постороннего влияния верховники.
Развязка состоялась 25 февраля, когда после бурных объяснений с верховниками и гвардейцами, Анна «изволила ... изодрать» поданные ей кондиции.
Конституционная идея провалилась. В тот же день москвичи могли наблюдать на небе редкое явление — красное северное сияние. Вероятно, многие восприняли его как знамение.
Первые два года своего правления Анна Иоанновна провела в Москве. В 1730 г., вспомнив о счастливых годах своего детства в Измайлове, императрица учредила новый гвардейский полк — Измайловский. В том же году Анна, уже привыкшая к жизни в благоустроенной Митаве, указала ввести в Москве уличное освещение. Указ от от 27 ноября 1730 г. гласил: «На Москве в Кремле, в Китае, в Белом и в Земляном городах и в Немецкой слободе по большим улицам для зимних ночей сделать из полицмейстерской канцелярии и поставить на столбах фонари стеклянные, один от другого на 10 сажен, все в меру линейно, такие от канцелярии образцовые фонари объявлены и ценою стали каждый по рублю, и чтобы все они были поставлены декабря к 25-му числу; а деньги на то строение надлежит отпустить из штатс-конторы и, сделав оные, для содержания в тех фонаря и починкою отдать обывателям, в которых вместо свеч зажигать масло конопляное с фитилем в какие ночи, когда о том в полицию приказ от двора ее императорского величества будет.
А для показания, как в тех фонарях масло зажигать, взять из Санкт-петербургской полиции фурманщиков 10 человек и распределить сих к смотрению по улицам, и быть в тех фонарях огню до полуночи, а покамест оные фонари и столбы сделаны будут, на Москве объявить, чтоб в те дни, когда приказано будет, всяких чинов люди, которые по всем большим улицам домы свои имеют, те б, у кого палаты и хоромы сделаны по улицам, в окнах свечи ставлены были, смотря по окнам, свечи по 3, по 4, а в малых по 2, также бы и фонари были слюдяные или стеклянные, а паюсных и холстинных отнюдь не было — и гореть тем свечам до окончания полуночи».
В 1732 г. был издан указ об освещении местности и за пределами Земляного города — в Воронцовской слободе за Яузой, за Серпуховскими и Калужскими воротами, за Красными воротами, в Мещанской слободе. При этом устанавливалось следующее расстояние между фонарями: в центре города — 10 саженей, в Белом городе — 15—20 саженей, на окраинах — 20—30 саженей.
Как видно из указа, первые московские фонари были на конопляном масле с фитилями. В конце XVIII в. уличные фонари стояли в Москве на расстоянии 40 саженей, а в кривых переулках — 20 саженей. Всего в городе было 3500 фонарей, на содержание которых отпускалось 4550 рублей, по 1 рублю 30 копеек за каждый фонарь. На масло и фитили расходовалась весьма значительная сумма в 12 тысяч рублей.
Фонари находились в ведении Московской управы благочиния, а надзирали за ними «казенные извозчики», исполнявшие к тому же функции пожарных.
Однако даже освещенная фонарями Москва была не в радость императрице. В 1732 г. она покинула город, и к Петербургу вплоть до 1918 г. возвращается положение столицы.

В середине столетия

В 1731—1732 гг. винные откупщики (компанейщики) для того, чтобы предотвратить контрабандный ввоз вина в Москву, обнесли город деревянным частоколом, получившим название Компанейского вала. Когда частокол сгнил, на его месте в 1742 г. был возведен вал, называвшийся уже более основательно — Камер-коллежским.
Вплоть до начала XX столетия он был границей Москвы.
Линия, ограниченная Камер-колежским валом, хорошо прослеживается по названиям улиц, содержащим в себе слово вал: Хамовнический, Трехгорный, Пресненский, Грузинский, Бутырский, Сущевский, Крестовский, Переяславский, Сокольнический, Олений, Богородский, Преображенский, Черкизовский, Семеновский, Измайловский, Крутицкий, Симоновский, Даниловский, Серпуховской.
К Москве тянули подмосковные слободы — Андроньевская, Рогожская, Дорогомиловская, Воротниковская, Сущевская, Мещанская, Немецкая и другие, села — Красное, Покровское (Рубцово), Елохово, Васильевское, а также три солдатские слободы — Семеновская, Преображенская и Лефортовская.
В 1730-е гг. количество постоянно проживавшего в Москве населения составило 138 792 человека. С учетом дворовых и крепостных, живших на дворянских дворах, а также крестьян, приходивших в город на заработки осенью и зимой, надо полагать, что общая численность населения составляла примерно 200 тысяч человек, т.е. был достигнут уровень первых лет XVIII столетия.
В первые десятилетия XVIII в. каменное строительство в городе, а также благоустройство развивались слабо. Однако в 1742 г. были изданы два важных указа. Они предписывали строить дома только с разрешения полиции — и согласно плану общегородской застройки.
По этому плану ширина улиц должна была равняться 8 саженям (17 м), а переулков — 4 сажени (8,5 м). За основу был принят первый геодезический план Москвы, составленный архитектором И.Мичуриным в 1739 г. В отличие от более ранних планов, он показывал улицы и переулки спрямленными, т.е. являлся одновременно и проектным заданием. Поэтому задачей полиции было следить за тем, чтобы улицы были прямыми и ровными, а дома ставились «в линию», как это предписывалось еще петровским указом 1722 г.
В 1752 г. было подтверждено решение о строительстве домов согласно плану, а ширина улиц и переулков увеличена соответственно до 10 и 6 сажен (21,3 м и 12,8 м).

Большинство строившихся домов были деревянными, что способствовало распространению пожаров, угрожавших Москве на протяжении всего Средневековья.
Наиболее страшными пожарами в XVIII столетии были пожары 1712 г. (тогда сгорели 9 монастырей, 56 церквей и 4500 дворов); 1737 г. (сгорели 11 монастырей, 102 церкви, более 2500 дворов, более 486 лавок) и 1748 г.
Пожар 29 мая 1737 г. был особенно страшен для памятников московской старины, поскольку охватил Кремль и Китай-город. В огне погибли множестве архивных документов, церковное убранство и утварь, пострадали даже мощи святых. Про этот пожар говорили, что Москва «от копеечной свечи сгорела» — по преданию, он начался от свечи, поставленной перед иконой.

Городское благоустройство и санитарное обеспечение Москвы к середине XVIII в. оставляли желать лучшего.
В 1705 г. было указано мостить улицы «диким камнем». Петр приказал собирать с каждых четырехсот крестьянских домов и доставлять в Москву четыре сажени камней разной величины: «аршинного, трехаршинного, полуторааршинного, четвертного и мелкого», «в гусиное яйцо и больше».
Всем приезжающим в Москву вменено было в обязанность привозить с собою «по три камня диких ручных, а чтобы те камни меньше гусиного яйца не были». Каменная пошлина при въезде в город сдавалась караульным.
Однако содержание мостовых требовало больших затрат, и в 1722 г. эта задача была возложена на обывателей: каждый домовладелец был обязан следить за участком улицы перед своим двором.
К 1730-м гг. были вымощены только Кремль и главнейшие улицы — Тверская, Никитская, Пречистенка, Сретенка. Остальные по-прежнему во время весенней распутицы покрывались непроходимой грязью. Разливалась в районе Охотного ряда Неглинная, по берегам которой образовывались свалки и зловонные болота.
Городские власти пытались сохранить московские водоемы в чистоте. В 1712 г. был издан указ, предписывавший следить за чистотой улиц, а мусор и нечистоты свозить в отвезенные для этого места и ни в коем случае не сваливать в пруды и реки.
В 1703 г. А.Д.Меншиков очистил известные своим зловонием Поганые пруды, которые после этого получили название Чистых.

XVIII век с его практицизмом стремился преодолеть свойственное для Средневековья единение мертвых и живых. Впрочем, еще при царе Алексее Михайловиче вышел указ, запрещающий хоронить мертвых при церквях Кремля и Китай-города.
Петр I в своей преобразовательной деятельности обратил внимание и на устройство некрополей, и на погребальный ритуал.
Император стремился использовать для воплощения всегосударственной европеизации и ту область, которая до этого была исключительно частным делом. В создании нового похоронного церемониала Петр опирался прежде всего на опыт протестантских стран Западной Европы.
Первым по-новому обставленным было погребение адмирала Ф.Я.Лефорта, умершего в 1699 г., подробно описанное И.Г.Корбом. В этой церемонии впервые участвовали регулярные войска (Семеновский, Преображенский и Лефортовский полки) и иностранные посланники. Над гробом умершего читал проповедь протестантский священник.
Во время другой подобной церемонии — похорон князя-кесаря Ф.Ю.Ромодановского в Георгиевском монастыре в 1717 г. — царь обратил внимание на то, что надгробия, расположенные на территории монастыря, мешают движению войск в траурной процессии.
Это вызвало указ Петра I 12 апреля 1722 г., предписывавший «надгробные камни при церквах и в монастырях опускать вровень с землею; надписи на камнях делать сверху; которые же камни неудобно так разместить, употреблять их в строение церковное».
О том, что этот указ был приведен в исполнение, сохранилось свидетельство архиепископа Новгородского Феофана Прокоповича, который в 1737 г. доносил, что «гробница с немалым украшением», стоявшая над могилой ересиарха И.Суслова в Ивановском монастыре, была снесена после указа о сносе могильных камней, а надпись с надгробия вмонтирована в стену церковной трапезной.

С этого указа начинается череда указов и постановлений, направленных на искоренение старомосковских традиций в погребении, в устройстве кладбищ. Этот процесс вызывал много проблем как организационного, так и социального характера.
Заботясь о внешнем благолепии некрополей и их пригодности для совершения церемоний, Петр I 10 октября 1723 г. издал указ о запрете погребения в пределах города — кроме «знатных персон», и об отводе для погребения загородных монастырей и приходских церквей.
Однако этот указ не исполнялся.
Императрица Елизавета Петровна была вынуждена во время своего пребывания в Москве в 1748 г. издать указ (2 июля) о запрете погребать при церквях, находящихся на дороге от Кремля до Головинского дворца на Яузе, т.е. на пути следования ее кортежа.
Указ касался церквей, расположенных на улицах Никольской, Ильинке, Мясницкой, Старой и Новой Басманной. Могилы при этих церквях было указано сровнять с землей, а надгробия употребить в церковное строение. Причиной подобного указа был, несомненно, характер императрицы, чрезвычайно суеверной и стремившейся оградить себя от печальных предзнаменований.
Для погребения умерших прихожан этих церквей императрица указала отвести место за городом, где выстроить церковь «на свой кошт». 2 августа 1748 г. этот указ был подтвержден Московской консисторией — и дано было распоряжение пока использовать для погребения ближайшие церкви.
Одновременно шли работы по устройству первого московского городского кладбища, каким стало Лазаревское, образованное в Марьиной роще.
Кладбищенская церковь во имя Воскресения Лазаря Четверодневного была освящена 21 декабря 1750 г.
После отъезда императрицы в Санкт-Петербург погребения при церквях на Никольской, Ильинке, Мясницкой и Басманных улицах возобновились, но запрещение было подтверждено в 1755 г. московским митрополитом Платоном.
Возможно, что причиной стало прошение причта новоустроенной кладбищенской церкви Лазаря. Кладбищенское духовенство в марте 1752 г. доносило митрополиту Платону, что «ныне на оное [запрещение] невзирая, ни на что учинят погребение в монастырях и церквях, кто где пожелает», а у церкви Лазаря хоронят самых бедных, отчего церковь «приходит в пустоту», так как «в штате против других церквей не положена и прихода не имеет».
В ином положении оказался причт церкви Троицы в Сыромятниках, причисленной к тем храмам, в которых было запрещено погребение, несмотря на то, что находится этот храм вдалеке от дороги — в «глухом месте». Прихожане покинули эту церковь, и она также пришла в запустение, почему причт просил дозволить возобновить погребение.

Век Екатерины

Историк Москвы М.И.Пыляев, основываясь на мемуарах екатерининской эпохи, составил подробное описание города в то время.
Он пишет, что Москва при Екатерине II представляла собой обширный город, состоящий из нескольких частей. Это так бросалось в глаза, что императрица называла Москву не иначе как «сосредоточием нескольких миров». Помимо каменных Кремля, Китая и Белого города, каменными же были дома богатых людей, к которым прилегала большая часть деревянных, небольших домиков, крытых лубом, тесом и соломой. С «деревянным строением» пытались бороться московские власти, предписывая для обережения от пожаров покрывать крыши черепицей.
Резкое различие между дворцами знати и домами небогатых горожан бросалось в глаза современникам. Англичанин Кокс, побывавший в Москве в 1778 г., писал: «Жалкие лачуги кучатся около дворцов, одноэтажные избы построены рядом с богатыми и величественными домами. Многие каменные здания — с деревянными крышами, иные деревянные дома выкрашены, у других железные двери и крыши. Бесчисленные церкви в каждой из своих частей представляют особый стиль архитектуры, некоторые купола крыты медью, иные — жестью, золоченою или окрашенною в зеленый цвет. Некоторые кварталы этого огромного города кажутся совершенно пустырями, иные — густо населены, одни походят на бедные деревушки, другие имеют вид богатой столицы».
Город имел множество обширных садов и водоемов, у которых, как и в старину, располагались бани. Многократно описанный иностранцами в XVII в. обычай простых горожан мыться в банях и водоемах, не различия пола, сохранялся и в Москве XVIII столетия, что отражено на известной гравюре Ж.Делабарта «Вид Серебрянских бань и окружающей их местности» (на реке Яузе).
В середине столетия в Москве было более полутора тысяч бань. Во второй половине XVIII в. появились торговые и казенные бани, которых к 1787 г. насчитывалось 65.
Несмотря на то, что часть улиц была мощена камнем, большинство из них по-прежнему были деревянными, и на них стояла грязь и лужи, в которых плескалась домашняя птица. Поскольку единственным транспортом были повозки и кареты, то на улицах было много навоза, и грязь с них шла на удобрение царских садов, куда ежегодно свозилось несколько возов.
На ночь, как в Средневековье, улицы запирались рогатками, у которых стояли сторожа из городских обывателей. Вечером они заступали на пост в десять часов, а утром снимались за час до рассвета. Сторожа были вооружены в основном дубинами и палками, а при опасности били в трещотки.

Такой была Москва, когда ее увидела Екатерина II, приехавшая для коронации, состоявшейся 13 сентября 1762 г. Сохранилось подробное описание этой церемонии.
Для въезда императрицы было выстроено несколько триумфальных ворот — на Тверской улице, в Земляном городе, в Белом городе, в Китай-городе (у Воскресенских) и в Кремле (у Никольских). Дома были украшены шпалерами из еловых веток, материями и коврами.
Вечером после коронования Кремлевский дворец, колокольня Ивана Великого и другие крупные здания в Кремле были иллюминированы. Иллюминация была установлена и на триумфальных воротах.
Сияющие слова проповедовали идеалы нового царствования: «Закон управляет, меч защищает», «Жезл правости, жезл царствия своего» и т.д.
Народные гуляния происходили на Красной площади, где стояли столы с закусками и питьем, были устроены фонтаны с красным и белым вином; в шатрах раздавались пряники и сладости. Акробаты, фокусники, «персияне» и другие артисты веселили толпу в специально устроенных балаганах.
Коронационные торжества продолжались неделю, после чего императрица отправилась на богомолье в Троице-Сергиеву лавру, а возвратившись из нее, провела в Москве всю зиму.
В это время в городе происходили роскошные балы и маскарады. Наиболее пышные из них были приурочены к масленице.
Маскарад с названием «Торжествующая Миневра» также преследовал столь любимые Екатериной II дидактические цели — он был призван искоренять «гнусность пороков» и изъявлять «славу добродетели». На Покровке, Мясницкой, Немецкой и Басманной улицах показывались представления в аллегорическом виде обличавшие человеческие пороки — глупость, пьянство, невежество, мздоимство и т.д. Кроме того, показывались кукольные комедии, «фокус-покус и разные телодвижения», опера.
Это грандиозное празднество, сценарий которого был составлен драматургом А.П.Сумароковым и актером Ф.Г.Волковым, продолжалось три дня. Волков, всё это время разъезжавший по Москве и следивший за устройством праздника, простудился, тяжело заболел и вскоре умер...

Первые годы правления Екатерины II ознаменовались переменами в облике города. Вскоре после коронации вышел указ о покрытии гонтом (дранкой) казенных и частных зданий в Кремле и Китай-городе. По указу Екатерины II был открыт Воспитательный дом для незаконнорожденных и детей бедняков, сперва располагавшийся в Китай-городе, но затем перенесенный на Москворецкую набережную.
Здание Воспитательного дома строилось по проекту известного архитектора К.И.Бланка.
В 1763 г. в честь выздоровления от болезни наследника престола Павла Петровича была устроена Павловская больница близ Данилова монастыря. В 1765 г. в Москве были учреждены богадельни.
Однако город, запомнившийся императрице старорусским обликом, красотой и весельем, таил в себе и грозную стихию, не раз вырывавшуюся на московские улицы в XVI—XVII вв.
В 1771 г. мирный ход жизни Москвы был нарушен страшной эпидемией.

Чума и мятежи

В ноябре 1770 г. в Москве началась эпидемия чумы. Первоначально болезнь распространилась среди больных Генерального сухопутного госпиталя. В январе 1771 г. произошла новая вспышка эпидемии — на Суконном дворе, располагавшемся за Москвой-рекой.
Полагали, что болезнь была занесена в Центральную Россию из Турции, с которой тогда шла война. С января по март на Суконном дворе умерли 130 человек. Властям не удалось отправить рабочих Суконного двора в карантинные дома; более двух тысяч тамошних мастеровых разбежались, и летом эпидемия разнеслась по всему городу. Пик ее пришелся на август, сентябрь, октябрь и ноябрь.
Профессор Московского университета П.И.Страхов, бывший в то время ребенком, вспоминал, что отец наказал ему каждый день ходить к старшему брату, служившему письмоводителем при смотрителе, наблюдавшем за карантином, и доставлять от него каждое утро записку с числом умерших по городу за день.
«Вот, бывало, — пишет Страхов, — я, в казенном разночинском сюртуке из малинового сукна с голубым воротником и обшлагами на голубом же подбое, с медными желтыми большими пуговицами и в треугольной поярковой шляпе, бегу от братца с бумажкою в руке по валу, а люди-то из разных домов по всей дороге выползут и ждут меня, и, лишь только завидят, бывало, кричат: “Дитя, дитя, сколько?” А я-то, привскакивая, и кричу им, например: “Шестьсот, шестьсот”. И добрые люди, бывало, крестятся и твердят: “Слава Богу, слава Богу!” Это потому, что я накануне кричал семьсот, а третьего дня восемьсот!»
«Наш приход, — вспоминал далее Страхов — весь вымер до единого двора, уцелел только наш двор; везде ворота и двери были настежь распахнуты. В доме нашего священника последняя умирала старуха; она лежала зачумленная под окном, которое выходило к нам во двор, стонала и просила, ради Бога, испить водицы. В это время батюшка наш сам читал для всех нас правило к святому причащению, остановился и грозно прокричал нам: “Боже храни, кто из вас осмелится подойти к поповскому окну, выгоню того на улицу и отдам негодяям”, так он называл мортусов [служителей похоронных команд]...
Окончив чтение, сам он вынул из помела самую обгорелую палку, привязал к ее черному концу ковш, подчерпнул воды и подал несчастной».
Семья Страхова спаслась окуриванием дымом, во дворе непрестанно горели костры; это являлось тогда единственным действенным средством против заразы.

По официальным данным, в сентябре 1771 г. от эпидемии умерли 17 500 человек, в октябре — 5234 человека, в ноябре — 805 человек. Точную цифру погибших установить невозможно, поскольку далеко не все умершие хоронились похоронными командами, а многие погребались тайно.
По мнению членов впоследствии учрежденной правительственной комиссии, в Москве и губернии от чумы умерли 200 000 человек — столько же, сколько проживало в городе в начале XVIII в.
Москва представляла собой ужасное зрелище. Трупы валялись даже на улицах. Московский обер-полицмейстер распорядился выпустить преступников из тюрем и создать из них специальные похоронные команды.
Облаченные в маски и просмоленые балахоны, мортусы крючьями выволакивали тела, бросали их на телеги и везли за город, или кидали прямо в ямы на улицах; врывались в дома и тащили жителей в карантины.
Карантины наводили не меньший страх, нежели сама болезнь, — всех подозреваемых в заболевании держали в них 40 дней, а всё имущество сжигали. Большинство из забранных в карантин умирали. Москвичи стремились укрывать умирающих, чтобы самим не попасть под подозрение и не оказаться в карантине.
Московские власти растерялись. Генерал-губернатор граф Петр Семенович Салтыков (победитель грозного прусского короля Фридриха Великого) оказался неспособным к решительным мерам. Он медлил со введением карантина до июля, когда число жертв уже перевалило за тысячу человек. В сентябре 1771 г. Салтыков самовольно оставил город и уехал в подмосковное село Марфино. Из города бежали и другие чиновники, офицеры, дворяне.

Жители, обезумевшие от страха и горя, пытались найти спасение у одной из московских святынь. Разнесся слух, что исцеление от чумы дарует икона Боголюбской Богоматери у Варварских ворот Китай-города. Толпы народа устремились туда, прикладывались к иконе, служили молебны, отдавали деньги.
Скученность народа только способствовала распространению эпидемии. Это хорошо понимал московский архиепископ Амвросий (Зертис-Каменский). Кроме того его возмущало, что безместные попы служат у иконы молебны и объявляют ее чудотворной.
Архиепископ распорядился доставить к нему попов, но толпа не дала этого сделать. Тогда владыка, не понимая грозившей опасности, приказал перенести икону в церковь Кира и Иоанна, а собранные средства опечатать и передать в Воспитательный дом.
Вечером 15 сентября солдаты попытались забрать сундук с пожертвованиями. Весть об этом мгновенно разнеслась среди народа. У Спасских ворот ударили в набат.
С криками: «Богородицу грабят!» вокруг Варварских ворот стали собираться тысячи людей, вооруженные дубьем и камнями. Немногочисленная воинская команда была опрокинута, и народ бросился в Кремль, чтобы расправиться с архиепископом.
Узнав о восстании, Амвросий уехал из Чудова монастыря и попытался укрыться у сенатора Собакина, но тот так испугался, что не принял его. Тогда архиепископ поехал в Донской монастырь.
Тем временем восставшие ворвались в Чудов монастырь, и не найдя архиепископа, разгромили винные погреба купца Птицына. Утром, узнав о местонахождении архиерея, народ повалил к Донскому монастырю.
Амвросий пытался уехать из Москвы, но было уже поздно. Тогда он причастился и спрятался в соборной церкви на хорах. Там его нашли, вытащили на улицу и растерзали.
Покончив с Амвросием, мятежники решили расправиться с сенатором Петром Дмитриевичем Еропкиным, являвшимся после бегства Салтыкова старшим по чину в Москве. Однако Еропкин успел вызвать значительные воинские части.
Когда бунтовщики подступили к Кремлю, их встретили пушки, стоявшие у Спасских, Боровицких и Никольских ворот. Увещевания офицеров не успокоили толпу, и парламентеры едва не лишились жизни. Тогда Еропкин приказал стрелять.
Картечь произвела в толпе страшное действие. Нападавшие стали разбегаться, но всё равно оказывали сопротивление солдатам.
Восстание не удалось утихомирить и на следующий день, 17 сентября, произошли кровавые столкновения кавалерии с бунтовщиками. Только к 21 сентября удалось окончательно подавить сопротивление.
Проведенное осенью следствие выявило, что во время подавления мятежа были убиты 78 человек.
279 человек были арестованы. Из них 72 были биты кнутом и отправлены на каторгу, 91 бит плетьми и определен в «казенную работу». Четверо, трое дворовых и купец — убийцы архиепископа Амвросия, — были повешены. 142 человека были отпущены из-под ареста за недоказанностью вины.

Узнав о событиях в Москве, Екатерина II распорядилась отправить во вторую столицу своего фаворита, генерал-аншефа князя Григория Григорьевича Орлова, известного своей энергией и решительностью, придав ему чин московского главнокомандующего с самыми широкими полномочиями.
Орлов с гвардейскими полками прибыл в Москву 26 сентября, когда мятеж был усмирен, а эпидемия пошла на убыль благодаря наступившим холодам. Им были приняты меры к прекращению распространения эпидемии — увеличено число карантинов и больниц, смягчен режим в карантинах, налажено обеспечение населения продовольствием, а больных — бесплатным питанием, одеждой и даже деньгами.
Главнокомандующий отдал под больницу свой дом на Вознесенской (Малой Никитской) улице. Орлов сам посещал госпитали, оказывал нуждающимся помощь, участвовал в крестных ходах. Умерших было указано хоронить только за чертой города. Однако остервенение народа и ненависть к начальству были столь велики, что и эти разумные меры не вызывали понимания. Был подожжен Головинский дворец, где остановился Орлов.
И всё же благодаря принятым мерам и зимним холодам эпидемия пошла на убыль. 16 ноября Орлов покинул Москву и был торжественно встречен в Петербурге. В честь его деятельности по усмирению последствий бунта и по борьбе с чумой императрица приказала выбить памятную медаль «За избавление Москвы от язвы».

На пост московского генерал-губернатора был назначен генерал-аншеф князь Михаил Никитич Волконский, вступивший в исполнение своей должности 21 ноября 1771 г.
На долю Волконского выпало бороться с остатками эпидемии и бунта и обустраивать город. Братские кладбища жертв, образовавшиеся за московскими заставами, были преобразованы в городские общественные кладбища, а погребения на кладбищах при церквях и монастырях Москвы было запрещено, кроме «знатных персон», которых разрешалось хоронить в монастырях, но за пределами Белого города. Так возникли Ваганьковское, Дорогомиловское, Даниловское, Миусское, Рогожское, Преображенское, Введенское (Иноверческое) кладбища.
С созданием комплекса городских кладбищ прекращалась средневековая погребальная традиция. Похороны изгонялись из повседневности городской жизни. Век просвещения обращался в этом к античной традиции загородных некрополей.
Программой создания городских кладбищ воспользовались старообрядцы, сумевшие получить дозволение организовать два кладбища — Рогожское и Преображенское, впоследствии ставшие духовными, административными и культурными центрами старообрядчества. Еще в начале XX в. на Рогожском кладбище можно было встретить замшелый обелиск с полустершейся надписью в честь умерших от чумы:

Вскоре после подавления Чумного бунта над Москвой вновь нависла угроза мятежа.
Во время Пугачевского восстания столичные власти и дворянство с ужасом ожидали повторения недавних событий. В Москву были стянуты семь полков под командованием генерала П.И.Панина. Московский генерал-губернатор князь М.Н.Волконский распорядился поставить рядом со своим домом артиллерию. Полиция усилила надзор и рассылала в людные места осведомителей — с тем, чтобы хватать всех сочувствовавших Пугачеву.
Восстание не добралось до Москвы; второй столице всё же довелось встречать Пугачева, хотя и вовсе не таким образом, как он сам этого хотел.
Пугачев был доставлен в Москву 4 ноября 1774 г. в железной клетке и помещен на Монетном дворе возле Воскресенских ворот Китай-города (современный Исторический проезд). Несколько месяцев в Москве велось следствие, для чего в город приехал генерал-прокурор князь А.А.Вяземский.
В то время, по воспоминаниям А.Т.Болотова, любопытствующие допускались смотреть на бунтовщика в его заточении. «Москва вся занималась в сие время одним только Пугачевым, — пишет Болотов. — Сей изверг был уже тогда в нее привезен, содержался окованный на цепях, и вся Москва съезжалась тогда смотреть сего злодея, как некоего чудовища, и говорила об нем».
Казнь Пугачева и его главнейших сподвижников была назначена на 10 января 1775 г., а местом проведения выбрана Болотная площадь (с южной стороны Софийского острова). На месте казни был поставлен деревянный эшафот, на котором должны были четвертовать Пугачева и его товарища Афанасия Перфильева. Другие соратники Пугачева были приговорены к повешению.
Как только Пугачева ввели на эшафот, секретарь начал читать длинное сенатское определение, перечислявшее все его преступления. «Но нас занимало не столько слышание читаемого, — вспоминал Болотов, — как само зрелище осужденного злодея... Он стоял в длинном нагольном овчинном тулупе почти в онемении и сам вне себя, только крестился и молился. Вид и образ его показался мне совсем не соответствующим таким деяниям, которые производил сей изверг.
Он походил не столько на зверообразного какого-нибудь лютого разбойника, как на какого-либо маркитантишка или харчевника плюгавого. Бородка небольшая, волосы всклокоченные, и весь вид ничего не значащий и столь мало похожий на покойного императора Петра Третьего, которого случалось мне так много раз и так близко видеть, что я, смотря на него, сам себе несколько раз в мыслях говорил: “Боже мой! До какого ослепления могла дойтить наша глупая и легковерная чернь, и как можно было сквернавца сего почесть Петром Третьим!”»
Вокруг эшафота стояли виселицы с лестницами, на которых стояли в ожидании своей казни другие осужденные с надетыми на головы холщовыми колпаками. После прочтения приговора Пугачев начал кланяться во все стороны, говоря: «Прости, народ православный!». Экзекутор дал знак к исполнению казни.
Однако произошло неожиданное. Болотов пишет: «Со всем тем произошло при казни нечто странное и неожидаемое, и вместо того, чтоб, в силу сентенции, наперед сего четвертовать и отрубить ему руки и ноги, палач вдруг отрубил ему прежде всего голову, и Богу уже известно, каким образом это сделалось: не то палач был к тому от злодеев подкуплен, чтоб он не дал ему долго мучиться, не то произошло от действительной ошибки и смятения палача, никогда еще в жизнь свою смертной казни не производившего; но как бы то ни было, но мы услышали только, что стоявший там подле самого его какой-то чиновник вдруг на палача с сердцем закричал: “Ах, сукин сын! Что ты это сделал?” — И потом: “Ну скорее — руки и ноги”. С Перфильевым последовало то же самое».
После казни Пугачева и Перфильева их тела были выставлены на всеобщее обозрение у одной из московских застав, а затем сожжены вместе с телегами, на которых их везли, а пепел развеян палачами.

Реформы городского управления

Пугачевское восстание побудило императрицу реформировать систему местного управления.
Согласно изданным в 1775 г. «Учреждениям для управления губерний Всероссийской империи», было провозглашено новое административно-территориальное устройство и введена новая иерархическая система.
Отныне над губернаторами ставился главнокомандующий, которому верховная власть делегировала исключительные полномочия. Главнокомандующий отвечал перед императрицей за всё происходившее на вверенной ему территории. Ему подчинялась вся иерархия губернского управления во всех областях, но вместе с тем главнокомандующий не должен был подменять собой местную администрацию; его делом было наблюдать за соблюдением законности и порядка.
Реформа коснулась и судебной власти. Гражданское и уголовное судопроизводство было разделено между соответствующими палатами. Ниже уровнем были определены три сословных судебных учреждения: верхний земский суд (для дворян), губернский магистрат (для мещан и купцов), верхняя расправа (для государственных крестьян). Создавались также уездный земский суд, городовой магистрат и нижняя расправа.
Кроме того, был образован Совестный суд, в компетенцию которого входило решение конфликтных ситуаций до суда, а также дела о колдовстве, о нарушении свободы вероисповеданий и т.д.

Тогда же были введены еще два учреждения — Казенная палата, ведавшая финансовым управлением в губернии и сбором налогов, и Приказ общественного призрения, в компетенции которого состояли московские богадельни и другие подобные заведения.
В 1782 г. была реформирована московская полиция. На место Главной полицмейстерской конторы была учреждена Управа благочиния.
Москва была четко разделена на полицейские округа (отделения), которых было выделено пять: Кремль, Китай-город, Белый город, Земляной город и пространство между Земляным городом и Камер-коллежским валом.
Каждое отделение делилось на 20 частей, во главе которых были частные приставы, и 88 кварталов, которыми ведали квартальные надзиратели. По штату полагалось иметь 1200 караульных будочников, распределенных по всему городу. В распоряжение Управы передавались и 180 драгун.

Крупная реформа произошла в 1785 г. Основываясь на опыте Комиссии по составлению нового уложения 1767 г., Екатерина II обнародовала «Грамоту на права и выгоды городам Российской империи», согласно которой вводилось местное управление в виде городских дум, шестигласных дум и собраний градских обществ.
В выборах в Московскую городскую думу, которые состоялись в январе 1786 г., могли принять участие все горожане (кроме дворовых), разделенные на шесть разрядов:
1) домовладельцы;
2) московские купцы всех гильдий;
3) цеховые ремесленники;
4) иностранные купцы;
5) именитые граждане;
6) мещане.
Первоначально в Думе были представлены все шесть разрядов, однако вскоре лидирующие позиции в ней заняло купечество.
Дума, впрочем, обладала небольшой самостоятельностью, и в решении дел подчинялась генерал-губернатору. Общегородская Дума собиралась не часто — раз или два в год.
Шестигласная же дума, состоявшая из шести членов, избиравшихся от каждого разряда на три года, заседала еженедельно и решала многочисленные вопросы административно-полицейского характера. Ее роль также была незначительной. Шестигласная дума исполняла в основном черновую работу, которую на нее перекладывала губернаторская канцелярия.

«Что за тузы в Москве живут и умирают!»

18 февраля 1762 г. император Петр III издал манифест «О даровании вольности и свободы дворянству».
Дворянство освобождалось от обязательной государственной службы. Отныне дворянин мог предаваться тому роду занятий, которому пожелает, — служить на военной или гражданской службе, заниматься наукой, искусством или сельским хозяйством, выезжать за границу и служить в других государствах.
Манифест вызвал бурный восторг дворянства. Генерал-прокурор А.И.Глебов предложил соорудить золотую статую Петра III от благодарного дворянства.
Однако тем же «благодарным дворянством» Петр III был через четыре месяца после издания Манифеста низложен с престола и убит. Реализация установлений, провозглашенных Манифестом, пришлась уже на правление Екатерины II.
Коренным образом Манифест повлиял на внешний и внутренний облик Москвы, сделав ее во второй половине XVIII в. средоточием дворянства, свободного от обязательств перед государством, зачастую критически настроенного по отношению к власти и с удовольствием предававшегося не только развлечениям и увеселениям, но и наукам, литературе, архитектуре, проектам переустройства общества.

К 1785 г. Москва уже несколько оправилась от последствий эпидемии. Численность населения, постоянно проживавшего в столице, составляла 188 654 человека, из которых мужчин было 124 203 человека, женщин 64 451.
В 1787 г. из 155 дворов в Китай-городе 26 принадлежало дворянам, 49 — купцам и мещанам, 80 — разночинцам и духовенству. В Белом городе картина была следующей: из 952 дворов 502 принадлежало дворянам, 82 — купцам и мещанам, 368 — разночинцам и духовенству. В Земляном городе из 3225 дворов 1354 были дворянскими, 841 — купеческими и мещанскими, 1030 принадлежали разночинцам или духовенству. За Земляным городом из 4222 дворов 1196 владели дворяне, 971 — купцы и мещане, 2055 — разночинцы и духовенство.
В целом из 85 554 московских дворов дворянству принадлежало 3078 (36%), купцам и мещанам — 1943 (23%), разночинцам и духовенству — 3533 (41%).
Таким образом, по количеству домовладений дворяне оказывались на втором месте после разночинцев и духовенства. Однако если среди разночинских и священнических домов каменными были всего 6%, то среди дворянских — 25%, что составляло 755 домов. Каменных домов во владении купцов было 597. Поэтому именно дворянские особняки определяли архитектурное лицо города.
Дворянство во второй половине XVIII в. переместилось из Кремля и Китай-города в Белый и Земляной. Основным районом сосредоточения дворянских городских усадеб стало пространство между Неглинной и Москвой-рекой, странным образом совпавшее с территорией, взятой Иваном Грозным в опричнину. Позже места между Пречистенкой и Остоженкой князь П.А.Кропоткин называл Сен-Жерменским предместьем Москвы.

Чертеж ворот на Тверской площади. 1740-е гг.

После Манифеста 1762 г. в старую столицу стали возвращаться знаменитые московские роды — князья и графы Голицыны, Долгоруковы, Шереметевы, Волконские, Нарышкины, Юсуповы, Салтыковы, Черкасские, Бутурлины. В городе селились и представители нового дворянства — Орловы, Разумовские, Апраксины, Демидовы, Строгановы, Остерманы и другие.
Наряду с первостатейными родами (как по старомосковским понятиям, так и по вельможности новых времен) в Москве проживало множество «честных» родов — Римские-Корсаковы, Татищевы, Соковнины, Мусин-Пушкины, Еропкины, Измайловы, Бахметевы, Головины, Нащокины и другие. Соединенные между собой множеством родственных связей, они представляли собой «московское общество», красочно описанное А.С.Грибоедовым в «Горе от ума» и князем П.А.Вяземским в мемуарных заметках. Первым — иронично, вторым — с любовью и ностальгией.
Московское общество было влиятельным.
Вяземский писал, вспоминая о допожарной Москве: «В Петербурге — сцена, в Москве зрители; в нем действуют, в ней судят. И кто же находился в числе зрителей? Многие люди, коих имена более или менее принадлежат административной и государственной истории России...
И кто же заседал в этом партере или, по крайней мере, занимал в нем первые ряды: графы Орловы, Остерманы, князья Голицыны, Долгорукие и многие другие второстепенные знаменитости, которые в свое время были действующими лицами на государственной сцене. Все эти лица были живая летопись прежних царствований...
Это соединение людей, более или менее исторических, имело влияние не только на Москву, но действовало и на замосковные губернии. Москва подавала лозунг России».
Н.М.Карамзин, будучи одним из выдающихся деятелей московского общества, писал: «Со времен Екатерины Великой Москва прослыла республикой. Там, без сомнения, более свободы, но не в мыслях, а в жизни».

В московском обществе причудливо переплетались многие черты старого и нового, культуры Московской Руси XVI—XVII вв. и европеизированной России XVIII в., там активно проповедовались новейшие веяния западноевропейской философии, общественной философии и моды — и в то же время свято соблюдались отеческие обычаи, чтилось и помнилось дальнее родство.
Московскому дворянству были присущи стремление к постоянному общению и открытость, однако исключительно внутри сословия. На богатейшие пиры, устраивавшиеся графом Шереметевым в подмосковном Кускове, мог прийти любой — только бы он был дворянином. Впрочем, иначе быть и не могло: настолько воспитание и образ жизни дворянства отличали это сословие от иных.
Дополненная западноевропейской ученостью и культурой, эта дифференциация была унаследована обществом XVIII в. от старомосковских представлений: «Всяк сверчок знай свой шесток».
Однако признание равенства между всеми представителями сословия было большим шагом вперед, проделанным благодаря петровским усилиям по вестернизации и просвещению общества, а также под влиянием Манифеста 1762 г.
Невозможно представить себе боярина Шереметева и представителя захудалых (по тогдашним понятиям) Новосильцевых в XVII в. общающихся на равных.
Но при этом было немало критериев принадлежности к полноправным членам общества. Не всякий дворянин мог быть принятым во всех домах и пользоваться славой честного человека.
Одним из существенных препятствий к вхождению в свет был мезальянс. Не случайно богач, генерал-адьютант, сенатор и камергер граф Николай Петрович Шереметев не мог ввести в свет свою супругу Прасковью Ковалеву-Жемчугову, по происхождению крепостную крестьянку.
Трудно было снискать расположение общества и тем, за кем тянулась какая-либо «история». Графиня Мария Григорьевна Разумовская (урожденная княжна Вяземская) развелась с князем А.Н.Голицыным и вышла за одного из видных московских бар, графа Льва Кирилловича Разумовского. Толки и пересуды по поводу этого брака были прекращены только тогда, когда в 1809 г. Александр I пригласил Марию Григорьевну на танец, назвав ее «графиней».
В то же время свет легко прощал бретерство, шулерство, растрату казенных средств.

Обладая огромными состояниями, московские «тузы» вели открытую и хлебосольную жизнь, принимая у себя по несколько сотен человек. Многие отстраивали огромные дворцы, разводили сады с «диковинами», содержали домашние и усадебные театры. Немалые пожертвования уходили и на благотворительность.
Известный своим огромным богатством и невероятными чудачествами наследник петровских горнозаводчиков Прокофий Акинфиевич Демидов (1710—1786) пожертвовал на нужды московского Воспитательного дома более миллиона рублей, на здание Московского университета — 10 000 рублей, на стипендии неимущим студентам — 20 000 рублей, на народные училища — 100 000 рублей. В 1772 г. им было открыто в Москве Демидовское коммерческое училище при Воспитательном доме, существовавшее на проценты с его капитала, — первое в России учебное заведение в области коммерческого образования (в 1800 г. переведено в Петербург, где действовало под названием Петербургского коммерческого училища).
Демидов создал в Москве Ботанический сад, устроил сады за Покровкой и возле Донского монастыря (впоследствии — часть Нескучного сада).
Чудачества и эксцентричность Демидова проявлялись даже в том, как выглядел его выезд. Как и другие вельможи, Демидов выезжал цугом — в карете, запряженной шестеркой лошадей. При этом две передние и две задние лошади были маленького роста, а средняя пара — несоразмерно большого. Форейтор большой лошади был карлик, форейтор маленькой — великан, и ноги его волочились по земле. Лакеи были одеты в странные ливреи — одна половина была расшита золотыми галунами, другая были из сермяги; на одной ноге был надет лакированный туфель, на другой — лапоть.
Демидов был погребен на кладбище Донского монастыря, за алтарем большого собора. Ныне его усыпальница частично разрушена, утрачены доски с эпитафиями и элементы декора.

Не менее знаменит был в Москве граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский (1737—1808) — знаменитый сподвижник Екатерины II, победивший турок при Чесме и захвативший в Италии самозваную дочь императрицы Елизаветы Петровны.
Орлов жил в обширном доме в Нескучном саду на берегу Москвы-реки, возле Донского монастыря, и славился своим богатством, роскошью и хлебосольством, принимая по воскресеньям от 150 до 300 человек.
П.И.Страхов так описывал появление Орлова на улицах Москвы: «И вот молва вполголоса бежит с губ на губы: “Едет, едет, изволит ехать”. Все головы оборачиваются в сторону, к дому графа Алексея Григорьевича; множество любопытных зрителей всякого звания и лет разом скидывают шапки долой с голов, а так, бывало, тихо и медленно опять надевают на головы, когда граф объедет кругом.
Какой рост, какая вельможная осанка, какой важный и благородный и вместе с добрый, приветливый взгляд! Такое-то почтение привлекал к себе любезный москвичам боярин, щедро наделенный всеми дарами: и красотой, и силой разума, и силой телесной».
Орлов был силачом, гнул подковы и свертывал узлом кочергу. В Москве он участвовал в кулачных боях на льду Москвы-реки — в одном из самых популярных развлечений москвичей еще со Средневековья.
Нескучный сад при Алексее Орлове был любовно обустроен, разбит на множество дорожек, украшен беседками и купальнями. Там же устраивались людные карусели — конные состязания, участники которых метали на скаку кольца и рубили головы картонным туркам и рыцарям.
В 1785 г. граф организовал в Москве первые скачки, выписав лучших скакунов из Англии и Аравии. Широко известны заслуги Орлова в развитии отечественного коннозаводства, ознаменовавшиеся созданием особой породы орловских рысаков.
В имении Орлова разводились почтовые голуби, особые бойцовые гуси, а также канарейки. Граф был любителем и псовой охоты и сам вел родословные своих собак.
После смерти хозяина Нескучный сад запустел и сделался местом гуляния уже не дворянства, а купечества, мещан и цеховых. Люди «из общества» теперь боялись показываться в Нескучном.
Николай I купил Нескучное у дочери Орлова, Анны Алексеевны, приказал закрыть там трактиры и изгнать цыганские таборы, после чего гуляния переместились в Марьину рощу и другие места.

Московская промышленность и торговля

XVIII век отмечен бурным развитием отечественной промышленности и коммерции. Одним из крупнейших центров этого движения стала Москва.
Еще во второй половине XVII в. в окрестностях Москвы стали возникать дворцовые мануфактуры, бумажные мельницы и стекольные заводы. В ходе формирования при Петре I системы промышленности, работавшей на военные нужды, на долю Москвы выпало создание предприятий легкой промышленности, в первую очередь текстильной и мануфактурной. Эта специализация сохранялась вплоть до начала XX в.
Первой мануфактурой, возникшей в Москве при Петре I, был новый Хамовный двор, построенный в 1696—1697 гг. на берегу Яузы, в селе Преображенском.
Там впервые использовалась энергия воды для толчения пеньки, для чего на Яузе возвели большую плотину. Это предприятие быстро развивалось. Если в 1700 г. на Хамовном дворе было 10 станов, то в 1710 г. их насчитывалось уже 180. Росло и число рабочих: в 1710 г. — 400 человек, а в 1719 г. — 1362 человека. К тому году число станов выросло до 383, а выработка разных полотен (в основном парусины) составила около 180—190 тысяч аршин.
Почти одновременно под Даниловым монастырем был основан канатный завод. Он был существенно меньше Хамовного двора. В разное время на канатном заводе работало 35—40 человек.
В 1712 г. при Хамовном дворе был основан второй канатный завод. Благодаря усилиям этих небольших предприятий русский флот был полностью обеспечен канатами, качество которых признавалось высоким и в Западной Европе. Продукция этих заводов в значительных количествах шла на экспорт.
В числе других казенных мануфактур петровской эпохи были Кожевенный двор на Яузе (1701), Шляпный двор (1701), Большой Суконный двор возле Всехсвятского каменного моста (1704—1705), Пуговичный двор.
В 1710-х гг. ряд московских казенных предприятий отдали в аренду частным лицам. К концу правления Петра I уже большинство мануфактур и заводов Москвы находились в частных руках.
С 1714 по 1725 г. московскими вельможами и купечеством было основано 21 предприятие.

Одна из наиболее крупных частных мануфактур была организована в 1717 г. на средства вельмож Ф.М.Апраксина, П.А.Толстого и П.П.Шафирова. Однако, несмотря на немалые вложенные средства и льготы от правительства, предприятие развивалось слабо, и только после вхождения в число пайщиков московских купцов его дела пошли на лад.
К 1724 г. на мануфактуре, размещавшейся в помещениях бывшего Посольского двора, было 180 станов, на которых трудились 700 человек. Впрочем, форма «кумпанства», в которое объединялись предприниматели, оказалась нежизнеспособной, и вскоре после 1724 г. предприятие юридически разделилось.
В том же году распалось на пять предприятий другое подобное «кумпанство» — Полотняный завод.
Крупные предприятия плохо приживались на московской почве, и в середине XVIII столетия городская промышленность была представлена в основном мелкими мануфактурами, находившимися во владении одного лица или семьи.
И всё же в 1740-х гг. около 50% российских мануфактур приходилось на Москву. Впоследствии экономическая роль второй столицы снижалась: в 1760-х гг. — около 25%, в 1790-х — около 14%.
Спецификой Москвы, как говорилось выше, было развитие ткацкой промышленности — суконной, парусинной, шелковой.
В середине столетия московская промышленность развивалась без особых взлетов и падений. К 1761 г. в городе насчитывалась 51 текстильная мануфактура (в 1740-х гг. — 37). За следующие пять лет их количество возросло до 73. Однако в 1770-х гг. наступил кризис.
К 1770 г. количество мануфактур снизилось до 58. Еще более жестокий удар по московской промышленности нанесла эпидемия чумы, во время которой умерло от половины до двух третей работников мануфактур.
Длительный кризис привел к тому, что к 1780-м гг. полотняное производство в Москве прекратилось. Одной из причин этого было также ужесточение таможенных тарифов, которое привело к тому, что производить товары на экспорт стало невыгодно. Московские же мануфактуры были ориентированы на внешний рынок сбыта, поскольку на внутреннем с их продукцией успешно конкурировали более дешевые полотна мануфактур Центра и Северо-Запада России.
Положение изменилось в конце столетия, когда правительство отказалось от политики покровительства крупным фабрикантам, что увеличило шансы мелких мануфактур.
В 1797 г. в Москве были уже 144 предприятия, большинство из которых производили шелковые, суконные и хлопчатобумажные ткани. Именно взлет конца XVIII века подготовил дальнейшее бурное развитие московской текстильной промышленности. В это время берут начало знаменитые семейные предприятия Найденовых и Прохоровых.

В торговле же Москва неизменно сохраняла свою лидирующую роль.
В 1709 г. на ее долю приходилось 86,6% всех таможенных сборов с торговых операций. В 1720-х гг. на Москву и губернию приходилось до 40,5% внутреннего товарооборота страны.
Причины лежали, несомненно, в выгодном расположении города, ставшего всероссийским центром еще в XV—XVII вв. Город связывали с областями Российского государства 14 крупных магистралей; кроме того, существовало еще 10 дорог местного значения. Они вели к границам города, с 1742 г. обозначенным Камер-коллежским валом с 18 заставами.
Топография торговой Москвы довольно хорошо известна. Как и прежде, главнейшим ее центром был Китай-город. В начале века в Москве было переписано 4500 лавок и других торговых точек; из них 2100 находились в Китай-городе. Большинство сосредотачивалось на Гостином дворе, имевшем два здания, выстроенных в 1641 и 1664 гг.
К концу века количество товаров возросло настолько, что Гостиный двор уже не мог уместить все — и было начато строительство Нового гостиного двора, сооруженного по проекту Д.Кваренги в 1789—1805 гг.
К 1780-м гг. число лавок в пределах Китай-города определялось в 8732, в то время как в других частях Москвы их было 1646.
Крупная торговля велась и в других районах Москвы — зерно и муку продавали в Мучном ряду за Воскресенскими воротами, на Болоте, на Арбате, на Зацепе. Овощами и фруктами торговали на Полянке, на Болоте и на Большом Каменном мосту. Лес и строительный материал можно было приобрести на Лесном рынке и в Бабьем городке. Соль, поставлявшаяся в город, сосредотачивалась на Соляном дворе, на Солянке. Оттуда она поступала в специализированные магазины в Китай-городе и Белом городе.

Особую статью московской торговли составляла продажа вина, которая находилась под контролем государства. Москва потребляла довольно значительное количество этого зелья.
По расчетам 1740 г., на каждого жителя города (включая женщин и детей) потреблялось до 32 литров в год. Виноторговля находилась в руках откупщиков, а главнейшими поставщиками были помещики, заводившие винокурни в своих имениях.
В Москве откупщиками выступали крупнейшие купцы, концентрировавшие в своих руках значительные капиталы, позволявшие им развивать собственное производство.
Несмотря на строгий надзор Камер-коллегии, была широко развита подпольная торговля. Именно с целью пресечь нелегальный ввоз в город вина и был построен на средства откупщиков упоминавшийся Компанейский вал.
Однако подобные меры не оказались достаточно эффективными; подпольные торговцы продолжали причинять значительный ущерб казенной монополии.
Положение Москвы как крупного центра транзитной торговли способствовало концентрации значительных капиталов в руках московских коммерсантов. Однако ни создание в 1754 г. Купеческого банка, ни учреждение в 1786 г. Заемного банка не смогли обеспечить финансовую стабильность. Даже крупнейшие купцы и предприниматели не были застрахованы от потери своих капиталов. Решить эту проблему удалось только в XIX в., когда были созданы жизнеспособные банковские предприятия.
Спасение своих капиталов купцы видели во вложении средств в развитие промышленности, прежде всего, в покупку текстильных фабрик. Это и определило отчасти промышленный взлет конца XVIII — XIX в. Именно таким образом возникли предприятия Прохоровых, Найденовых, Хлудовых, Мамонтовых, Рябушинских и других известных московских предпринимателей.
Но это уже история следующего столетия.

Баннерная сеть "Исторические сайты"