СТАРАЯ МОСКВА В ОЖИДАНИИ ПАСХИ
М.С.РЯБИКОВА, Е.Н.БОРИСОВА-САРТОРИ
Опубликовано: Московский журнал 4'2002 года
О какой Москве пойдет речь? О той, где в середине
XIX века улицы освещались лишь светом из окон. О
той, в которой долгое время обязательным был
послеполуденный сон. О той, где короновали царей.
О той, где по весне цвели сады. О той, которая, уже
не будучи столицей, продолжала задавать в России
тон. О той, что хранила родовые гнезда Романовых,
Шуйских, Воротынских, Долгоруких...
Под звуки рожков по Большому Каменному мосту
гнали коров пастись на сочных «лужнецких» лугах.
В Лужники еще ездили и соловьев слушать, и на
Воробьевых горах в знаменитом трактире купца
Крынкина посидеть: парниковой клубники поесть да
с устроенной предприимчивым купцом смотровой
площадки в который раз полюбоваться
первопрестольной.
Вот Москва дворянская: пустые до полудня
Никитские улицы, Пречистенка, Остоженка. К 12
часам первыми выходили на прогулку дети с
гувернерами-французами и няньками-немками, позже
появлялись барыни на парных санях с лакеями на
запятках, последними выезжали по своим делам
отцы семейств. Вот что писал о дворянской Москве
П.А.Кропоткин, отпрыск Рюриковичей (правда,
впоследствии «стряхнувший» с себя дворянские
традиции): «В этих тихих улицах, лежащих в стороне
от суеты и шума торговой Москвы, все дома очень
похожи друг на друга. Большею частию они
деревянные, с ярко-зелеными крышами, у всех фасад
с колоннами, все выкрашены по штукатурке в
веселые цвета. Почти все дома были в один этаж с
выходящими на улицу семью или девятью большими
светлыми окнами. Во двор вели широкие ворота, и на
медной доске над калиткой значилось обыкновенно:
«Дом поручика или штаб-ротмистра и кавалера
такого-то...» На углу стояла полицейская будка, у
дверей которой показывался сам будочник, с
алебардой в руках, чтобы этим безвредным оружием
отдавать честь проходящим офицерам...»
А вот купеческое Замоскворечье, весной утопающее
в ароматах бело-розового цветения, а осенью — в
запахах кипящего в каждом доме варенья.
Бесконечные заборы, ворота на прочных замках, во
дворах свирепые псы. За воротами — каретные
сараи, живность в загончиках, сады с пионами,
анютиными глазками, яблонями да кустами
крыжовника и черной смородины. В домах — тяжелая
мебель красного дерева, киоты с иконами старого
письма, часы с боем, клетки с канарейками на
подоконниках. На Ордынке, Полянке, в Голутвиных
переулках — тишина; ни пешего, ни проезжего; окна
закрыты, занавески спущены. Будочник
замоскворецкий днем обычно мирно сидел на пороге
своей будки, и, отставив алебарду, тер табак, а
ночью стучал в чугунную доску и временами кричал
на всю улицу: «Посматривай!»
А еще с Воробьевых гор слышны были звоны, густые и
нежные — «малиновые», плывущие над Москвой и
очищающие ее.
...Отшумела по Москве масленица — последняя
неделя перед Великим постом. Немерено съедено
было за эту неделю блинов, оладушек, пирогов-расстегаев;
рекой лилась на блины сметана, тоннами клалась
икра, килограммами — всевозможная рыба. Казалось,
в эти дни не солнце, а огромный, с пылу-жару блин
источал над Москвой тепло. Откатались с гор на
санях, выпили все вино в трактирах и ресторанах и...
затихли. Завтра — первый день Великого поста.
В купеческих, дворянских, мещанских домах
масленицу «выкуривали» — был такой народный
обычай. Клали в таз горячий кирпич и мяту, а
сверху лили уксус и тазом этим обносили комнаты
— изгоняли последние скоромные запахи. Горящие
перед иконками лампадки красного стекла
исчезали — теперь на весь пост будут строгие
синие или прозрачные. Мебель покрывали чехлами.
Наступала тишина.
К чистому понедельнику вся Москва преображается.
Обильные лавки и магазины за одну ночь меняют
зазывную яркость витрин и вывесок на скромные
серо-коричневые тона занавесей — здесь, как и на
рынках, семь недель будет царить Великий пост. И
главным «героем» поста и хозяином рынков станет
гриб!
Знаменитый постный рынок Москвы раскинулся на
весь Китай-город: вязки сухих грибов, баранки,
мешки с разноцветным горохом, редька и кислая
капуста, начинки для постных пирогов — морошка,
черника, брусника, клюква, кадки с соленьями.
Питье в изобилии: и квас — солодовый, кислощейный,
бражный, хлебный, и сбитень. В медовом ряду
предлагают мед липовый, гречишный, травный. Его
пробуют кто деревянной ложкой, кто баранкой, кто
сайкой, а кто и — тайком — просто пальцем. Есть и
варенье, и великопостный сахар — большие пласты
зеленого, красного, розового, лимонного цветов. И
изюм, чернослив, халва, пастила «особая» из
города Белева...
На Солянке, в Голутвиных переулках, на Остоженке,
на Дорогомиловской заставе столы и в пост были
достаточно обильны, особенно в любившем покушать
Замоскворечье. Среди прочего подавали горох
тертый, кисель гороховый, всевозможные грибы — и
холодные, и вареные, и чуть присоленные; капусту
ленивую, пироги с морковью, чернослив, различные
орешки, клюквенный компот, изюм кувшинный, сайки,
пастилу рябиновую. Весь пост обязательны были
ежедневные посещения храма. Здесь тоже все иначе,
чем обычно: службы продолжительнее непостных,
преобладает не пение, а чтение, яркие, с позолотой
покрывала сменяются на черные, батюшки тоже
служат в черных епитрахилях.
Встают раньше обычного, спешат в храмы: дворяне —
в Большое Вознесение (что у Никитских ворот), в
Илью Обыденного, в Зачатьевский монастырь,
купечество — во Всех Скорбящих Радости, Николу в
Толмачах, мещанство — в Филиппа Митрополита. В
домах, где были «людские», в эти дни обязательно
принимали нищих и убогих — не по одному-два, а по
тридцать-сорок человек — насколько позволял
достаток.
Старались читать в основном книги духовного
содержания, говорили вполголоса, рано ложились
спать.
Но вот уже и Благовещение подоспело. Повсюду
пахнет кулебяками с вязигой, особыми
«благовещенскими» пирогами на четыре угла: с
грибами, семгой, налимьей печенкой, судачьей
икрой... Еще в Благовещение принято выпускать на
волю птичек из клеток — давняя московская
традиция. Сразу после праздничного богослужения
все идут на птичьи базары. Открываются клетки, и
целые тучи птиц взмывают в небо. (Некоторые и
приторговывают птичками «для воли».) И стоят
москвичи, замерев, с задранными головами, смотрят
в небо...
Капелью весенней уходят дни Великого поста.
Наступает Вербное Воскресенье (последнее перед
Пасхой, за которым начинается самая строгая
неделя поста — Страстная) — Вход Господень в
Иерусалим. Люди, встречавшие Христа в Иерусалиме,
устилали его путь ризами (одеждами) и вайями (пальмовыми
ветвями). Но откуда же взяться пальмам на Руси?
Вот и появился обычай — встречать этот праздник
вербой, весенним первоцветом. И едут сани-подводы-телеги
по Калужской дороге к реке Москве за пушистой,
осыпанной золотистыми крапинками вербой. На
праздничных богослужениях вербу освящают.
Словно огромный пушистый лес на мгновение
вырастает под сводами храма: все поднимают свои
веточки, чтобы попала на них святая водичка.
Потом возвращаются домой, бережно неся в руках
вербные букетики, которые будут стоять под
иконами до следующего года. Особо благочестивые
москвичи по старинному обычаю из пушистых
комочков чай заваривают — для укрепления души и
тела.
В Страстную неделю Москва и вовсе замирает.
Вечерами над городом плывут протяжные звоны.
Великий Четверг. Во церквах читают 12 отрывков из
Евангелия, повествующих о последних земных днях
Спасителя, — «двенадцать Евангелий»... Москва
пуста — все в храмах. С этой службы москвичи
стремятся обязательно принести домой горящую
свечку и затеплить от нее домашнюю лампадку. И
текут по улочкам и переулкам ручейки огня. Люди
бережно несут горящие свечи, прикрывая их от
ветра кто ладонью, кто полой пальто, а кто и
специальным стеклянным колпачком, — несут в свои
дома частичку света Господня.
Накануне Пасхи Москва вся в хлопотах —
подновляются заборы, чистятся дворы и улицы,
украшаюся храмы. (В 80-е годы XIX века поразил всех
купец-подрядчик Сергей Иванович Шмелев — отец
Ивана Сергеевича Шмелева, автора лучшей на все
времена книги «Лето Господне»: под Пасху на
собственные средства украсил он храм во имя
Казанской Божией Матери, что на Красной Площади,
а также соборы Кремля иллюминацией, особыми
«зажигательными нитями» и «кубастиками».)
В домах тишина, полумрак — отдыхают в преддверии
пасхальной заутрени. Уже кто-то снимает темные
лампадки и вновь зажигает радостные красные. На
окнах, на шкафах, в корзинах и лукошках —
крашеные яйца; на креслах, диванах, пуховых
подушках прикрытые кисеей — куличи.
И вот наступает Светлое Христово Воскресение —
Праздников Праздник Пасха. Кажется, будто единым
духом по всей Москве проносится: «Христос
воскресе!» — «Воистину воскресе!» Свершилось: об
этом возвещают все сорок сороков московских
церквей — звонят у Христа Спасителя, звонят у
Николы под Вязами, у Всех Святых на Кулишках, в
Донском, в Новоспасском... Идя из храмов, москвичи,
знакомые и незнакомые, троекратно целуются,
обмениваются взятыми заранее из дома яичками:
«Христос воскресе!» — «Воистину воскресе!»
Бессчетное количество экипажей отъезжает утром
от монастырей, соборов, церквей. Начинается
разговенье. Народ попроще разговляется уже у
храмов — чарочкой, яичком, куличиком...
Вновь оживают рынки, манят блеском и изобилием
витрины магазинов. Повсюду кипят гулянья. Душа
ликует! Семь недель поста позади, очистилась она
молитвой и причастием и славит Господа, внимая
неутихающему перезвону: всю послепасхальную
неделю позволяется взбираться на любую
колокольню и звонить, сколько сердце просит...
А через недолгие 80 лет будут падать на землю эти
веселые колокола, взрываться и закрываться храмы.
А еще через 80 лет будем жить мы. И храм Христа
Спасителя вновь засияет пятью своими куполами. И
так же, как наши предки полтора века назад,
возвращаясь светлым пасхальным утром — теперь
уже в метро — домой после праздничного
богослужения, мы будем радостно говорить друг
другу: «Христос Воскресе!» И слышать в ответ:
«Воистину Воскресе!» |
