Cпешите делать добро. "Святой доктор", чудак, филантроп
Материал подготовила А. Родионова. С сайта Милосердие.ру.
Если вам случится быть около Курского вокзала, поднимитесь по переулку Мечникова к Малому Казенному переулку, к дому №5. Отсюда, прямо с тротуара, виден памятник старинной работы, открытый в 1909 году. С тех пор здесь мало что изменилось: те же здания, тот же овальный садик с двумя уцелевшими каштанами. С высокого пьедестала, слегка наклонив массивную голову, все так же улыбается человек, о доброте которого ходили легенды. Одни называли его "святым доктором" и "божьим человеком", другие - "чудаком" и "неистовым филантропом". На граните - надпись:  Федор Петрович Гааз (1780-1853), в окружности небольшого венка - девиз его жизни: "Спешите делать добро". Направо от памятника - здание бывшей Полицейской больницы, созданной им для бесприютных. Эту больницу по праву считают первым медицинским учреждением скорой помощи в Москве.
Фридрих Иосиф Гааз (в Москве его называли Федором Петровичем) родился в небольшом немецком городке Мюнстерейфеле. Отец его был аптекарем, и семья, в которой было восемь детей, имела скромный достаток. Фридриху удалось окончить в Вене курс медицинских наук, специализируясь по глазным болезням. Знания и старательность только что вступившего в самостоятельную жизнь молодого врача произвели благоприятное впечатление на одного из пациентов- русского дипломата Репнина. По его приглашению молодой медик отправился на службу в Россию, где ему была обещана обширная медицинская практика.
Вельможа Репнин не обманул доктора: в Москве поле лечебной деятельности оказалось поистине огромным. После нескольких лет успешной частной практики Гааз был назначен старшим врачом Павловской больницы.
С точки зрения личного успеха все складывалось как нельзя лучше. Гааз быстро приобрел известность и стал весьма обеспеченным человеком. В городе у него появился собственный дом, в Подмосковье - имение и суконная фабрика. Ездил он, по тогдашней моде, в карете цугом на четырех белых лошадях. В свободное время читал, не был чужд дружеской беседы, интересовался астрономией, причем настолько, что даже приобретал по случаю старые телескопы. Костюм его обычно состоял из фрака неизменного покроя с белым жабо, коротких панталон и башмаков с пряжками. В то же время доктору-иноземцу пришлись по душе добродушие и открытость русского народа, язык которого он успешно освоил, а "присвоение" ему русского имени говорило о том, что чужим его не считают. Через десять лет после своего приезда, во время войны с Наполеоном, он побывал на родине, но вскоре вернулся. Оказалось, что далекая Россия стала для него удивительно близкой.
Жил доктор уединенно, своей семьи не было. Приезжала к нему сестра Вильгельмина - наладить его холостяцкий быт, гостила довольно долго, но жизнь в чужой заснеженной России, при незнании языка и обычаев, показалась ей ужасной, и она уехала...
Так и бежали годы, как белые кони, унося его добротную карету все дальше. И кому бы тогда могло прийти в голову, что преуспевающий, всеми уважаемый человек вскоре безо всякого сожаления откажется и от дома, и от имения с фабрикой, которые пойдут с молотка, и посвятит свою жизнь "несчастным" - так он называл осужденных, убежденный в том, что "самый верный путь к счастью не в желании быть счастливым, а в том, чтобы делать счастливыми других".
В 1825 г. Гааз получил должность штадт-физика, т. е. главного врача города. В этом качестве он предпринял попытку организовать службу неотложной помощи для внезапно заболевших, но, убедившись в полной невозможности каких-либо новшеств из-за косности чиновников от медицины, оставил свою должность. Его тянуло к живым людям, и он мечтал о такой сфере деятельности, которая бы полностью отвечала его склонностям и характеру.
Вскоре Гаазу предложили работу во вновь созданном Попечительном о тюрьмах комитете. Ознакомившись с делом, он с радостью принял предложение. За короткое время Гааз становится самым деятельным членом комитета и одновременно главным врачом московских тюрем, состояние которых в то время наводило ужас на очевидцев. Он с головой уходит в работу. В книге о докторе Гаазе, написанной известным юристом сенатором А.Ф.Кони, которую по справедливости считают поэмой о врачебном долге, читаем: "Несмотря на то, что филантропическая активность Гааза пришлась на время наиболее сильной бюрократической рутины, результаты его деятельности огромны".
Столкнувшись с положением осужденных, судьба которых после суда уже никого не интересовала, он воочию убедился, что все они лишались обычных человеческих прав: больным отказывали в помощи, беспомощным - в защите. Гааз всеми силами старался доказать, что все они в праве рассчитывать на сострадание, и что обращение с ними должно быть, по его словам, "без напрасной жестокости".
Наблюдая муки, терпимые ссыльными от непомерно тяжелых кандалов, Федор Петрович начал хлопотать о замене их на более легкие. Преодолевая многочисленные изматывающие препятствия, чинимые тюремным начальством, он настойчиво добивался положительного решения, и в конце концов победил. Нечего и говорить, с какой благодарностью арестанты приняли это известие, как горячо молились за "своего" доктора. Вдохновленный успехом, Федор Петрович настоял на упразднении варварского арестантского прута, на который во время этапов "нанизывали" пересыльных во избежание побегов. Прут был постоянно на замке, лишая несчастных этапников даже сна. Людей соединяли, как придется, без учета их возраста, здоровья и сил. После долгих проволочек это чудовищное по жестокости приспособление было, наконец, запрещено, но тюремные власти теперь уже явно смотрели на Гааза неодобрительно, считая его вольнодумцем. Известны также хлопоты Гааза о продлении отдыха ссыльных перед этапом. После ожесточенной борьбы с тюремным начальством ему удалось отстоять право арестантов на недельный отдых (до этого они отдыхали всего лишь два-три дня). Пока решался этот вопрос, Федор Петрович посещал каждую партию отправляемых людей и лично отбирал слабых, оставляя их для поправки. Его обвинили в нарушении "Устава для ссыльных". Гаазу пришлось объясняться и оправдываться, ища покровительства у влиятельных лиц. С большим трудом и после многочисленных оттяжек ему удалось улучшить питание заключенных и добиться от генерал-губернатора того, чтобы освидетельствование осужденных поручали именно ему, Гаазу, так как он опасался "равнодушных и недобросовестных рук".
Движимый чувством сострадания, он делает все возможное, чтобы при Попечительном о тюрьмах комитете была учреждена должность ходатая по делам заключенных, и исполняет эту хлопотливую обязанность до конца своих дней. Защищая своих подопечных, Гааз иногда горячился, пререкался с властями, что восстанавливало их против него. Число его недоброжелателей росло. Не доверяя служителям правосудия, Федор Петрович зачастую сомневался в справедливости выносимых приговоров. В таких случаях он настойчиво хлопотал о помиловании. Однажды ему пришлось поспорить на эту тему с самим митрополитом Филаретом, которому надоели постоянные просьбы Гааза. Вы все говорите, Федор Петрович, - возмущался митрополит, - о невиновных осужденных, но таких нет! Если человек подвергнут каре, значит, есть за ним вина.
- Да вы забыли о Христе, владыка? - вспылил Гааз. Окружающие притихли, ибо никто не смел возражать такой особе, как митрополит.
Однако после минутного молчания последний смиренно произнес:
- Нет, Федор Петрович, не я забыл о Христе, а, видно, Христос меня оставил, - и, поклонившись, вышел.
Федор Петрович постоянно заботится и о нравственном воспитании заключенных. Он пишет и издает за свой счет книгу о христианском благонравии, а также организует распространение среди заключенных небольших брошюрок с текстами из Священного Писания. В стационарных тюрьмах его стараниями созданы арестантские мастерские (переплетные, сапожные и столярные), а также школа для детей осужденных. Гааз считал своей обязанностью быть связующим звеном между бесправными арестантами и внешним миром. Это означало и переписку с сосланными, и помощь их семьям, и устройство детей-сирот, и многое, многое другое. Такой объем деятельности поистине под силу лишь целому учреждению.
Одновременно с попечительской деятельностью в комитете доктор на собственные средства организует первую в Москве больницу для бесприютных.
В этой "гаазовской", как ее называли, больнице порядки были удивительные. Двери ее всегда были широко открыты. Сюда привозили подобранных на улицах пострадавших: сбитых экипажами, замерзших, людей, потерявших сознание от голода, беспризорных детей. Прежде всего, поступивших спешили обогреть, накормить и, насколько возможно, ободрить и утешить. Доктор сам, знакомясь с каждым, участливо выяснял все обстоятельства их бедственного положения. Назначалось лечение, а после выписки большинству оказывали дальнейшую помощь: иногородних снабжали деньгами на проезд до дома, одиноких и престарелых помещали в богадельни, детей-сирот старались пристроить в семьи обеспеченных людей. Персонал больницы подбирался тщательно. Равнодушных к делу и недобросовестных не держали. После обнаруженного нерадения или, упаси Бог, лжи провинившиеся платили штраф или вынуждены были уволиться.
Должность главного врача московских тюрем, работа в Попечительном комитете, а также дела больницы требовали от Федора Петровича напряжения всех сил. Он поселяется в небольшой, состоящей из двух комнат квартирке при больнице. Встает в шесть утра, после завтрака ведет бесплатный прием больных, которых множество; к 12-ти идет в больницу, а в дни этапов едет в Пересыльную тюрьму, где его с нетерпением ждут заключенные. Потом опять больница и масса других неотложных дел. Время его расписано по часам.
Доктор посвящал своему делу не только время и силы, но и средства. "У Гааза нет отказа" - сложили о нем поговорку любящие его арестанты. Постепенно стали исчезать и дом его, и фабрика, и лошади, словом, все, что у него было. Больница содержалась в основном за счет благотворительности, и Гааз отдавал ей почти все, что получал, оставляя себе крохи. Нельзя и представить, сколько сил и стараний требовалось ему, чтобы сводить концы с концами. Однако зашита слабых была для доктора Гааза главным делом жизни и его благотворительная деятельность не иссякала.
Поскольку число поступавших больных все возрастало, Федор Петрович настоятельно требовал у города увеличения средств на содержание больницы. Он не умел отказывать пострадавшим и размещал "лишних" в своих комнатах, сам и ухаживал за ними. Его стали обвинять в излишней филантропии, называя чудаком и фанатиком. Однажды князь Щербатов, в ведении которого находилась больница, принялся сурово выговаривать ему "за мягкотелость и бесхарактерность". Федор Петрович долго оправдывался, но, наконец, исчерпав все доводы, подавленно умолк. Однако, когда князь категорически потребовал не принимать новых "лишних" больных, Гааз обреченно встал и вдруг... опустившись перед Щербатовым на колени, заплакал. Потрясенный князь ни на чем больше не настаивал.
Не знающий домашнего тепла и забот близких, Гааз всем сердцем тянулся к детям. Часто бывал в "своей" школе, принося с собой угощение для малышей, о которых никогда не забывал. Дети, конечно же, платили ему горячей искренней привязанностью и любовью. Они ждали его посещений так, как только могут ждать одинокие и обездоленные. По словам графини С.А. Толстой, дети облепляли Гааза со всех сторон, карабкались к нему на колени, всячески тормошили. Все это сопровождалось оживленными разговорами и звонким ребячьим смехом. В такие минуты Федор Петрович отвлекался от бесконечных дел и, видимо, отдыхал душой.
Его любовь ко всем слабым и беззащитным проявлялась всюду. Когда какая- либо из его двух лошадей (теперь он ездил на старенькой паре), выходила из строя, он оставлял ее у себя доживать век, а новую покупал из тех, которых по старости обрекали на убой. Однажды кто-то из имущих почитателей подарил ему пару прекрасных лошадей и новую пролетку. И лошади, и пролетка были немедленно проданы, а деньги истрачены на бедных.
В редкие свободные часы Федор Петрович обычно читал или, взяв телескоп, наблюдал за звездным небом. Куда уносился мечтами "доктор-чудак", глядя на звезды? Может быть, вспоминал далекую родину, глубоко пряча в сердце сыновнюю любовь к ней? И, кто знает, может, именно в память о ней он до конца своей жизни продолжал носить костюм своей молодости?
С течением времени, по словам А.Ф. Кони, многие из числа недоброжелателей Гааза примирились со странностями и чудачествами "неистового филантропа", поняв, наконец, сколько света и тепла заключали в себе эти странности.
Федор Петрович Гааз скончался 16 августа 1853 года. Хоронили его на казенный счет. До самого Введенского кладбища в Лефортове гроб несли на руках. А в московской тюрьме была зажжена лампада перед иконой, приобретенной на скудные гроши арестантов.
Могила Федора Петровича - человека редчайшей подвижнической доброты и благородства - сохранилась до наших дней. Скромное надгробие в виде большого камня с крестом обнесено чугунной оградой с орнаментом из настоящих "облегченных" кандалов, напоминающих о великих победах "святого доктора" во имя милосердия.
***
В 1910 г. Полицейская (гаазовская) больница, была переименована в больницу имени Александра III, и с тех пор стала называться «Александровкой». Сестры из «Александровки» жили в одноэтажном доме (№5), вытянутом вдоль Малого Казенного переулка, и долго сохраняли «общинный» порядок проживания. Хотя они жили в отдельных комнатах, у них был общий стол и прислуга. В основном, в доме проживали сестры, в свое время окончившие курсы Городской общины сестер милосердия «Утоли моя печали» имени княгини Н.Б. Шаховской.
Следует отметить, что порядки в упомянутом заведении были весьма строгими. Члены общины должны были полностью посвятить себя служению страждущим, и те сестры, которые выходили замуж, теряли право быть в ее рядах.
С течением времени в сестринском доме стали происходить всяческие перемены, а с 1917 года он превратился в обыкновенную «общагу» с тесными проходными клетушками. Здание «Александровки» было передано научно- исследовательскому институту профессиональных болезней.
Для тех, кто не остался равнодушным к судьбе и жизни Ф.П. Гааза, возможно, будет небезынтересно узнать, что память о нем сохранялась в сердцах людей. У его памятника в 1910 и 1911 годах проводились детские праздники, на которых побывало около 2 600 человек детей из приютов и городских школ.
Вот что пишет устроитель этих праздников С.Пучков в брошюре "Детские праздники у памятника «доброго дедушки Гааза» 1910 года 23 апреля, 1911 года 9-го и 10-го мая."(Москва, 1912 г.)
"С тех пор, как в 1909 г. в Александровской больнице был торжественно открыт памятник доктору Ф.П. Гаазу, сквер, где стоит памятник, постоянно посещается воспитанниками и воспитанницами школ и приютов. Наставники рассказывают детям о том, кто был доктор Гааз. Собравшись в сквере вокруг памятника, дети слушают рассказы своих учителей и, подняв свои головки, внимательно осматривают бюст доброго дедушки Гааза... Они как будто чувствуют своей чистой детской душой, как их любил святой доктор. Вот что повествует А.Ф. Кони в своей книге об отношениях Гааза к детям: «Он очень любил детей. И дети ему платили тем же, шли к нему с доверием, лезли на него, ласкали его, теребили. Между ними завязывались разговоры, прерываемые шутками старика и звонким детским смехом. Он сажал их на колени, смотрел в их чистые правдивые глаза и часто, с умиленным выражением лица, возлагал им на голову руки, как бы благословляя их. Он любил проделывать с детьми шутливое перечисление необходимых добродетелей. Взяв маленькую детскую ручонку, растопырив ее пальчики, он вместе с ребенком, загибая большой палец, говорил «благочестие», загибая указательный — «благонравие», «вежливость» и т. д. пока не доходил до мизинца. «Не лгать!» — восклицал он многозначительно: — «не лгать, не лгать, не лгать!» — повторял он, потрясая за мизинец руку смеющегося дитяти...
В 1836 году по мысли Гааза на пожертвования, им собранные, была устроена при пересыльной тюрьме школа для арестантских детей. Гааз часто посещал ее, расспрашивал и ласкал детей и нередко экзаменовал их. Он любил исполнение ими церковных гимнов, причем, к изумлению местного священника, совершенно правильно поправлял их ошибки в славянском тексте.
Более 50 лет прошло после смерти д-ра Гааза, а это трогательное единение между детьми и «добрым дедушкой» чувствуется, проявляется и ныне у его памятника.
Выслушав рассказ своих наставников, дети после этого обычно разбиваются на группы, и в сквере и вокруг него во дворе больницы начинается беготня и игры.
Больные и служебный персонал любуются детским весельем. В это время в однообразный и часто скорбный больничный обиход врывается свежая струя юной, живой, радостной жизни... И на душе у всех и даже страдальцев делается легче, светлее... дети бегают, смеются, кричат своими звонкими голосами, а дедушка Гааз любовно смотрит на них с высоты гранитного пьедестала своим умным, добрым, приветливым взором..... Если бы только он из глубины гроба мог видеть и слышать, что происходит у созданного им любимого детища— больницы для беспризорных! Как умилилось бы его доброе сердце!"
Приводим отрывки из описания праздника 23 апреля 1910 года.
"К двум часам дня обширный двор Александровской больницы представлял живописное зрелище: вокруг сквера, разукрашенного гирляндами из зелени и аркою с надписью: «Привет вам, дорогие гости», расположилась детвора. Это были воспитанники и воспитанницы различных приютов.
В левой стороне, на эстраде, поместился детский оркестр городского дома трудолюбия.
Всего собралось до 750 детей. Дети разделены по группам, у каждой группы особое знамя с названием приюта, убежища, откуда дети.
Дети, оставшиеся на дворе, сгруппировавшись около памятника, как бы христосовались со святым доктором, спев несколько раз «Христос Воскресе». А после этого известный устроитель детских экскурсий Ремизов, тот самый, который с полутора тысячью ребят совершил экскурсию в Ясную Поляну к Л.Н. Толстому, расставив детей внутри и вне ограды памятника Ф.П. Гаазу, простым, понятным детям языком рассказывает им, кто был дедушка Гааз и почему его называют святым человеком.
С гранитного пьедестала, выдержанного в строгом ампире, на детей смотрит Ф.П. Гааз, святой доктор... И даже бронза, принявшая его образ, улыбается доброй и
кроткой улыбкой. А кругом — целый рой маленьких гостей, детей из московских приютов. В серых халатиках, словно миниатюрные арестантики, выстроились дети с Пастеровской станции для укушенных. Таких укушенных детей, лечащихся впрыскиваниями сыворотки, открытой Пастером, около 50 человек. Они свезены в Москву из всех уголков России. Крестьянские дети, пугливо осматривающиеся по сторонам. Белеют косыночки приютских воспитанниц. Маленькая гвардия гордо выстроилась под своими разноцветными знаменами. Здесь те, о ком страдал доктор Гааз: покинутые дети нищеты, преступные дети, дети арестантов, ушедших в далекую Сибирь. И святой доктор словно готов сойти со своего пьедестала и приласкать их.
Затем детям раздали маленькие национальные флаги. Целая роща флажков! Она колышется...
Дети строятся по значкам. На руках венки, которые они принесли возложить на памятник доктору Гаазу. Шествие детей вокруг больницы начинается... Гремит марш. Дети идут по М. Казенному переулку и сворачивают в сад больницы.
Но в это время произошло несчастие, расстроившее красивое и умилительное шествие — пошел сильный дождь и детской армии пришлось укрываться в здании больницы. Здесь детей обсушили и дали по большому бутерброду с мясом, колбасой и сыром.
Между тем небо скоро стало проясняться и выглянуло солнышко. На дворе больницы вокруг памятника были расставлены столы, за которыми разместились дорогие гости доброго дедушки Гааза. Дети пили чай с молоком, куличом, сухарями и со сластями. Затем начались игры под руководством учителя Г.А. Ремизова. Огорчение, причиненное дождем, скоро было совершенно забыто: все время гремел неутомимый оркестр малолетнего отделения Работного дома, а дети играли, бегали и веселились до 7 часов вечера. В 7 часов вечера они собрались вокруг памятника, стройно пропели под аккомпанемент оркестра Народный гимн и, получив на память о празднике открытки с портретом Гааза и по мешочку с гостинцами, построились по два в ряд и со своими знаменами под звуки марша направились длинной колонной к Курскому вокзалу, где их ожидали заказанные вагоны трамвая. Дети служащих Александровской больницы, а также устроители праздника провожали гостей до вокзала. При отъезде вагонов дети махали флагами и все время кричали «Ура, спасибо, спасибо, до свидания!»
Кто посадил в Бутырке тополя. Подробности из жизни доктора Гааза
Станислав ВЕЛИЧКО
историк, автор многочисленных публикаций, известный московский искусствовед. С сайта Милосердие.ру
 Соединяя блестящие способности с прекрасным образованием, -- в 15 лет он закончил католическую школу, в 17 лет -- досрочно лучшим учеником факультет философии и математики Иенского института, а в 20 -- медицинский факультет старейшего в германоязычных странах Венского университета, -- доктор Гааз в России продолжает деятельную практику врача и исследования ученого. В 1810-х годах он едет на Северный Кавказ изучать источники минеральных вод, систематизируя уже имеющиеся сведения, пишет научный трактат, а по итогам путешествия -- книгу, и открывает в Железноводске, теперь Ессентуках, один из источников, который и сегодня носит название «Гаазовский источник №23».
Возвратившись в Москву, Гааз продолжал работать в Павловской и Преображенской больницах. Во время Отечественной войны 1812 года Гааз отправляется служить в русскую армию. Вместе с русскими войсками он доходит до Парижа и на обратном пути заезжает в родной Мюнстерейфель к тяжело больному отцу. Несколько месяцев Гааз проводит на родине, ухаживая за отцом, который умирает на его руках. Мать и братья Гааза упрашивали его остаться дома, но Гааз отвечает, что его родина -- Россия и он хочет жить у себя на родине. После возвращения доктор Гааз уже никогда больше не покидает пределов России.
Интересно, что только после войны 1812 года Гааз принимается изучать русский язык: до этого, уже несколько лет живя и работая в России, он мог говорить только по-немецки и на латыни, а во время консультаций пользовался услугами переводчика. Вскоре Гааз настолько хорошо научился говорить по-русски, что позже уже сам исправлял ошибки нашим чиновникам.
А вот одевался доктор Гааз до конца жизни по-немецки-консервативно, по моде своей юности: черный фрак, черные бархатные панталоны, белые чулки, черные башмаки со стальными пряжками, на голове -- белый парик с косой. Когда он обрусел, парик стал рыжим, когда немного постарел, -- начал коротко стричься, всегда был гладко выбрит и аккуратно одет.
В 1825 году Гааза назначают главным врачом Москвы, попросив поставить на должный уровень городское медицинское хозяйство. Московские медицинские учреждения за тот год, что Гааз исполнял свои обязанности, преобразились. В больничных учреждениях города была наведена чистота, сократились случаи воровства, медицинские чиновники были призваны заниматься своими прямыми обязанностям. Однако дух настоящего служения мало соответствовал бюрократическому духу чиновничьего мира: на Гааза стали поступать жалобы и кляузы; не получилось и организовать службу неотложной помощи, и доктор просит отставки, решая, что он принесет человечеству больше пользы, работая простым врачом.
Но простым врачом Гааз работал недолго. В это время в России подготавливалась тюремная реформа. Решением императора Александра I был образован тюремный комитет, его главой назначен министр народного просвещения и духовных дел Александр Голицын. История создания этого комитета сама по себе весьма любопытна, потому что она касается еще одного иностранца-филантропа, работавшего в России и очень много для нее сделавшего. Джон Говард -- так его звали -- жил в 18 веке и умер за год до рождения Гааза. Занимаясь исследованием тюрем в Европе и России, Говард создает пенитенциарную тюремную систему, которая просуществовала около 180 лет, почти до наших дней. Именно Говард предложил разделение тюрем на отделения мужские, женские и для малолетних преступников; введение обязательного кормления всех заключенных. Ранее мужчины, женщины, старики и дети сидели в одной камере, независимо от тяжести преступления, не давалась баня, все кишело вшами и блохами. Заключенных в тюрьмах не кормили, они жили за счет того, что им приносили родственники или делились сокамерники. Если заключенный сидел в камере один, то мог запросто умереть от голода, и это было совершенно нормальное явление в те времена как в России, так и Европе.
По итогам обследования российских тюрем Джоном Говардом была составлена записка, на основании которой -- спустя некоторое время -- император Александр I отдал распоряжение провести реформу тюрьмы. Был составлен устав Всероссийского тюремного общества. Это общество должно было быть благотворительным, оказывать помощь заключенным, их семьям, изыскивать средства на реконструкцию тюрем и исправительной системы в целом . В 1818 году император Александр I утвердил устав, назначив Александра Голицына президентом тюремного общества. В Москве отделение этого общества открылось лишь через 9 лет, а вице-президентом стал московский генерал-губернатор Дмитрий Владимирович Голицын. В его компетенцию входили дела экономические, духовными ведал митрополит Московский Филарет (Дроздов). На должность секретаря общества был приглашен доктор Гааз, прослуживший здесь почти до конца жизни.
Первые преобразования доктор Гааз провел во Владимирской пересыльной тюрьме, куда прибывали заключенные из 23 губерний. Обычно они проводили там 2-3 дня, а затем отправлялись по тюрьмам во Владимирскую губернию. Гааз увеличил пребывание в пересыльной тюрьме с 3-х дней до недели, тюрьму расширил, сделал казармы теплыми, разделил их на мужские, женские, для рецидивистов и для впервые попавших в тюрьму. При тюрьме была устроена больница на 120 мест с 3-х разовым питанием и маленькая церковь, -- деньги взяли из ссуд от тюремного комитета Москвы у благотворителей, -- Дмитрия Голицына, митрополита Филарета и самого доктора Гааза. На протяжении почти 30 лет Гааз сам встречал все партии арестантов, беседовал с заключенными, узнавал об их нуждах и по возможности помогал.
Огромной помощью заключенным была не только известная замена печально знаменитого прута на цепь, но и облегчение самих кандалов. Раньше кандалы весили почти 16 килограмм, усовершенствованная гаазовская «модель» -- всего 5-7 килограмм. С внутренней стороны, на уровне щиколотки, кандалы обивались телячьей или свиной кожей, чтобы ноги не стирались в кровь, а зимой не обмораживались. Каждую новую «модель» Гааз испытывал на себе, проходив в ручных и ножных кандалах по неделе. Этому нововведению доктора долго противоборствовало министерство внутренних дел, но, в конечном счете, победа осталась за Гаазом. Благодарные заключенные впоследствии поставили ему памятник, ограду которого составили из настоящих каторжных цепей. Старых заключенных, по распоряжению Гааза, вообще освобождали от кандалов, несмотря на возмущение чиновников.
В то время в камерах не ставили нар, отдохнуть можно было только на полу. Гааз распоряжается установить в камерах нары с матрацами из соломы, а также подушками, набитыми балтийскими водорослями, очищающими и дезинфицирующими воздух. Матрацы менялись каждые полгода, чтобы не заводились клопы или вши.
Провожая лично каждый этап, Гааз распорядился сажать тяжело больных, престарелых и женщин в телеги, чего раньше до него никто не делал.
До 30-х годов века XIX, чтобы преступники не сбежали, у всех, проходивших по этапу, кроме конвоиров, выбривалась половина головы. Когда волосы с одной стороны вырастали, выбривали другую. (Это показано в фильме «Сибирский цирюльник», хотя и хронологически не точно: действие фильма происходит в 80-е годы XIX века, а запрещение -- по инициативе доктора Гааза -- последовало еще в 1933 году). Гааз настоял на том, чтобы перестали брить всех подряд заключенных. Обритая, да еще наполовину голова причиняла людям не только физические, но и моральные страдания, -- а обрить могли и за незначительное преступление, например, потерю паспорта.
Перед выходом на этап заключенным выдавались калачи, специально заказанные у знаменитого булочника Филиппова. Заказывал калачи сам Гааз, -- они не черствели на протяжении почти полутора месяцев: для этих калачей пропускали муку через мелкое сито и пекли на соломе, поэтому заключенные могли их брать в дорогу и питаться еще чуть ли не четверть пути в этапе.
У Рогожской заставы на выходе из Москвы (сейчас метро Площадь Ильича и Римская) по инициативе Гааза и с помощью одного из его благотворителей -- знаменитого промышленника Рахманова -- был устроен полу-этап, где заключенные Владимирской тюрьмы, отправляясь по этапу через весь город по Владимирской дороге (шоссе Энтузиастов), могли отдохнуть и получить провизию. Туда приходил народ, заключенным приносили еду и деньги, -- с тех пор это и стало традицией.
На Гааза постоянно шли жалобы, и ему часто приходилось объяснять каждый свой поступок. Если за этап Гааз смотрел 70 человек (и каждому чем-то помог), приходило 70 жалоб на имя императора или министра внутренних дел. Однажды против Гааза было возбуждено уголовное дело, где он обвинялся в том, что хотел организовать побег опасным рецидивистам: основанием для этого послужили его посещения и беседы с этими людьми. Спасало доктора лишь покровительство святителя Филарета и Дмитрия Голицына, возглавлявших тюремный комитет.
Следующей тюрьмой, где Гааз вводит свои преобразования, была тюрьма Бутырская. Гааз существенным образом здесь все меняет, дворы засаживает сибирскими тополями, чтобы они очищали воздух, в камерах вместо деревянного делает новый кафельный пол, меняет деревянные кровати на панцирные, строит церковь. После реконструкции Гааза тюрьма приобрела новый вид: в центре находился храм, окруженный по периметру камерами. При Бутырской тюрьме были устроены четыре мастерские: портняжная, сапожная, переплетная и столярная. Последняя действует до сих пор, там делают самую дешевую в Москве мебель. При тюрьме был построена гостиница для родственников, приехавших навестить своих родных издалека. А для детей, чьи родители находились в заключении -- приют и школа, для которой был набран специальный штат учителей. Учили не только арифметике, грамматике, Закону Божию, но давались и некоторые прикладные практические знания. Выделялись вспоможения заключенным, которые обещали прекратить воровскую жизнь; освободившимся заключенным выдавалось пособие на поездку домой, чтобы они в дороге не грабили крестьян. Финансировались все эти проекты из благотворительных фондов.
Интересно, что принцип распределения денежных средств Гааз взял у самих заключенных, построив свою систему по аналогии с так называемым «воровским общаком». У воров была общая касса, откуда шли деньги на подкуп чиновников, покупку оружия, на существование самой банды, выплату пособия старым ворам, выплату пособия ворам начинающим, а также семьям, чьи отцы и матери находятся в заключении.
Затем Гааз устроил институт справщиков. У заключенных всегда было много просьб и ходатайств, которые нуждались в грамотном оформлении и передаче по инстанции. Этим были обязаны заниматься чиновники тюремного ведомства, однако на практике бумаги залеживались, заключенные могли годами ждать разбирательств дела. Гааз часто лично ходил от чиновника к чиновнику с бумагами заключенных. Известен такой случай: Гааз пришел к чиновнику, тот, просмотрев бумаги, сказал, что не хватает некоторых документов, и выпроводил Гааза. Доктор безропотно ушел, вернувшись через некоторое время со всеми необходимыми справками. Чиновник, поинтересовавшись персоной просителя, был поражен, услышав имя знаменитого доктора, который сам ходит «по инстанциям» и даже не пытается воспользоваться своим именем. На чиновника это произвело такое впечатление, что с тех пор он до конца жизни старался помогать заключенным и перестал брать взятки.
Учрежденный Гаазом институт справщиков предусматривал работу штата специальных чиновников, способных грамотно изложить просьбу заключенного, пройти с ней по всем необходимым инстанциям, отслеживая ход дела. Справщикам приходилось много разъезжать, а в те времена далеко не во всех городах России были гостиницы или на них не было денег. Доктор Гааз обратился к святителю Филарету, и тот отдал распоряжение во все православные монастыри России, чтобы справщики могли останавливаться там бесплатно.
Со святителем Филаретом доктора Гааза всегда связывали теплые человеческие отношения. Филарет, зная, что Гааз очень любит посещать православные храмы, дарил ему иконы (копии знаменитых московских святынь, в частности Владимирскую икону Божьей Матери) и всегда рассказывал о православии, помогая Гаазу понять православную веру.
Распорядок Гааза был чрезвычайно плотный, у него практически не оставалось времени на себя. Вставал доктор рано, молился в костеле Петра и Павла, принимал больных и нуждающихся у себя дома, затем отправлялся в больницу, потом -- во Владимирскую тюрьму, если там была партия заключенных (каждый этап он провожал сам), потом -- в Бутырскую тюрьму, а затем с обходом по больницам: Старо-Екатерининской, Павловской, Преображенской, Ново-Екатерининской, Глазной, Детской. К 9 часам вечера возвращался домой, ужинал, затем опять прием, к часу ночи засыпал, а утром все начиналось заново.
В начале своей деятельности в России Гааз был вполне состоятельным, даже богатым человеком. Но со временем, тратя на «несчастных» и из собственных средств, Гааз растрачивает состояние, однако и личные его потребности постепенно становятся вполне аскетическими. Он живет в небольшой двухкомнатной квартире при больнице, а лошадей для своей -- уже не кареты, а просто брички -- покупает только старых, приговоренных на бойню.
 Еще одна сторона деятельности доктора Гааза -- книгоиздание. Вместе со святителем Филаретом и английским коммерсантом-благотворителем Арчибальдом Мерилизом было образовано книжное общество, наделявшее книгами заключенных не только Москвы, но и всей России. Издавались Святое Писание, жития святых, а также учебники для детей -- азбука, математика и т.д. За свой счет Гааз издал и собственную книжку для детей: «АБВ, о благонравии, о помощи ближнему и неругании бранными словами», которая выдержала множество изданий.
Кроме вполне традиционных способов помощи бедным Гааз пользовался и достаточно оригинальными, подбрасывая кошельки, как свт. Николай Мирликийский. Доктор делал это тайно, но несколько раз был узнан по высокому росту (180 см) и старой волчьей шубе, что и позволило зафиксировать этот апокрифический эпизод в его биографии.
|
