Старые карты Москвы

Музеи Москвы

Книги о Москве

Статьи о Москве

Каталог ссылок

Найти:
на сайте
testan.narod.ru Народ.Ру Яндексе

---

Подпишись на рассылку
О Московском крае:

Он много еще говорил и взял с меня слово обязательно посетить его.

- Мы только с женой вдвоем. Она - бывшая провинциальная артистка, драматическая инженю. Завтра п свободен, заказов пока нет. Итак, завтра в час дня.

- Даю слово.

На другой день я спускался в подвальный этаж домишка рядом с трактиром "Молдавия", на Живодерке¹, в квартиру Глазова.

В темных сенцах, куда выходили двери двух квартир, стояли три жалких человека, одетых в лохмотья; четвертый - в крахмальной рубахе и в одном жилете - из большой коробки посыпал оборванцев каким - то порошком. Пахло чем - то знакомым.

- Здравствуйте, Глазов! - крикнул я с лестницы.

- А, это вы? Владимир Алексеевич! Сейчас... Только пересыплю этих дьяволов. - И он бросал горстями порошок за ворот, за пазуху, даже за пояс брюк трем злополучникам.

Несчастные ежились, хохотали от щекотки и чихали.

- Ну, подождите, пока не повылазят. А мы пойдем. Пожалуйте!

И он отворил передо мной дверь в свою довольно чистую квартирку.

- Что за история? - спрашиваю я. -

Переписчики пришли, - серьезно ответил мне Глазов. - Сейчас заказ принесли срочный.

- Так в чем же дело? - Персидской ромашкой я пересыпаю... А без этого их нельзя... Извините меня... Я сейчас оденусь. Он накинул пиджак.

- Эллен! Ко мне мой друг пришел... Писатель... Приготовь нам закусить... Да иди сюда.

- Mille pardon... Я не одета еще. Из спальни вышла молодая особа с папильотками в волосах и следами грима и пудры на усталом лице.

- Моя жена... Стасова - Сарайская... Инженивая драмати.

- Ах, Жорж! Не может он без глупых шуток! - улыбнулась она мне. - Простите, у нас беспорядок. Жорж возится с этой рванью, с переписчиками... Сидят и чешутся... На сорок копеек в день персидской ромашки выходит... А то без нее такой зоологический сад из квартиры сделают, что сбежишь... Они из "Собачьего зала".

Глазов перебивает:

- Да. Великое дело - персидская ромашка. Сам я это изобрел. Сейчас их осыплешь - и в бороду, и в голову, и в белье, у которых есть... Потом полчасика подержишь в сенях, и все в порядке: пишут, не чешутся, и в комнате чисто...

- Так, говорите, без персидской ромашки и пьес не было бы?

- Не было бы. Ведь их в квартиру пускать нельзя без нее... А народ они грамотный и сцену знают. Некоторые - бывшие артисты... В два дня пьесу стряпаем: я - явление, другой - явление, третий - явление, и кипит дело... Эллен, ты угощай завтраком гостя, а я займусь пьесой... Уж извините меня... Завтра утром сдавать надо... Посидите с женой.

Мы вошли в комнату рядом со спальней, где на столе стояла бутылка водки, а на керосинке жарилось мясо. В декабре стояла сырая, пронизывающая погода: снег растаял, стояли лужи; по отвратительным московским мостовым проехать невозможно было ни на санях, ни на колесах.

То же самое было и на Живодерке, где помещался "Собачий зал Жана де Габриель". Населенная мастеровым людом, извозчиками, цыганами и официантами, улица эта была весьма шумной и днем и ночью. Когда уже все "заведения с напитками" закрывались и охочему человеку негде было достать живительной влаги, тогда он шел на эту самую улицу и удовлетворял свое желание в "Таверне Питера Питта".

Так называлась винная лавка Ивана Гаврилова на языке обитателей "Собачьего зала", состоявшего при "Таверне Питера Питта".

По словам самого Жана Габриеля, он торговал напитками по двум уставам: с семи утра до одиннадцати вечера - по питейному, а с одиннадцати вечера до семи утра - по похмельному.

Вечером, в одиннадцать часов, лавка запиралась, но зато отпиралась каморка в сенях, где стояли два громадных сундука - один с бутылками, другой с полубутылками. Торговала ими "бабушка" на вынос и распивочно в "Собачьем зале". На вынос торговали через форточку. Покупатель постучит с заднего двора, сунет деньги молча и молча получит бутылку. Форточка эта называлась "шланбой". Таких "шланбоев" в Москве было много: на Грачевке, на Хитровке и на окраинах. Если ночью надо достать водки, подходи прямо к городовому, спроси, где достать, и он укажет дом:

- Войдешь в ворота, там шланбой, занавеска красная. Войдешь, откроется форточка... А потом мне гривенник сунешь или дашь глотнуть из бутылки.

Возвращаясь часу во втором ночи с Малой Грузинской домой, я скользил и тыкался по рытвинам тротуаров Живодерки. Около одного из редких фонарей этой цыганской улицы меня кто - то окликнул по фамилии, и через минуту передо мной вырос весьма отрепанный, небритый человек с актерским лицом. Знакомые черты, но никак не могу припомнить.

Он назвался.

- Запутался, брат, запил. Второй год в "Собачьем зале" пребываю. Сцену бросил, переделкой пьес занимаюсь.

Я помнил его молодым человеком, талантливым начинающим актером, и больно стало при виде этого опустившегося бедняка: опух, дрожит, глаза слезятся, челюсти не слушаются.

- Водочки бы, - нерешительно обратился он ко мне.

- Да ведь поздно, а то угостил бы.

- Нет, что ты! Пойдем со мною, вот здесь рядом...

Он ухватил меня за рукав и торопливо зашагал по обледенелому тротуару. На углу переулка стоял деревянный двухэтажный дом и рядом с ним, через ворота, освещенный фонарем, старый флигель с казенной зеленой вывеской "Винная лавка".

Мы остановились у ворот. Актер стукнул в калитку.

- Кто еще? - прохрипели со двора.

- Сезам, отворись, - ответил мой спутник.

- Кто? - громче хрипело со двора.

- Шланбой.

По этому магическому слову калитка отворилась, со двора пахнуло зловонием, и мы прошли мимо дворника в тулупе, с громадной дубиной в руках, на крыльцо флигеля и очутились в сенях.

- Держись за меня, а то загремишь, - предупредил меня спутник.

Роли переменились: теперь я держался за его руку. Он отворил дверь. Пахнуло теплом, ужасным, зловонным теплом жилой трущобы.

Картина, достойная описания: маленькая комната, грязный стол с пустыми бутылками, освещенный жестяной лампой; налево громадная русская печь (помещение строилось под кухню), а на полу вповалку спало более десяти человек обоего пола, вперемежку, так тесно, что некуда было поставить ногу, чтобы добраться до стола.

- Вот мы и дома, - сказал спутник и заорал диким голосом: - Проснитесь, мертвые, восстаньте из гробов! Мы водки принесли!..

Кучи лохмотьев зашевелились, послышались недовольные голоса, ругань.

А он продолжал:

- Мы водки принесли! И полез на печь.

- Бабка, водки!

- Ишь вас носит, дьяволы - полунощники, покоя вам нет...

- Аркашка, ты? - послышалось с печи.

- Ас полу вставали, протирали глаза, бормотали:

- Где водка?..

- Дайте, черти, воды! Горло пересохло! - стонала полураздетая женщина, с растрепанными волосами, матово - бледная, с синяком на лбу.

- Аркашка, кого привел?.. Карася?

- Да еще какого, бабка... Водки!

С печи слезли грязная, морщинистая старуха и оборванный актер, усиленно старавшийся надеть пенсне с одним стеклом: другое было разбито, и он закрывал глаз, против которого не было стекла.

- Тоже артист и автор, - рекомендовал Аркашка.

Я рассматривал комнату. Над столом углем была нарисована нецензурная карикатура, изображавшая человека, который, судя по лицу, много любил и много пострадал от любви; под карикатурой подпись:

"Собачий зал Жана де Габриель".

Здесь жили драматурги и артисты, работавшие на своих безграмотных хозяев.

* Оглавление * 1 * 2 *

¹ Теперь на улице Красина.