XIX

Слушатели хохотали, но вдруг засуетились и стихли. Все бросились к верхним ступеням. На площадке крыльца показался стройный, высокого роста, с римским носом, приветливым лицом и веселыми, оживленными глазами еще моложавый генерал. Темно-русые волосы его на лбу были коротко острижены, а с боков, из-под расшитой золотом треуголки, падали на его плечи длинными, волнистыми локонами. Он был в зеленой шелковой короткой тунике, коричневого цвета рейтузах, синих чулках и в желтых польских полусапожках со шпорами... На его груди была толстая цепь из золотых одноглавых орлов, из-под которой виднелась красная орденская лента; в ушах - дамские сережки, у пояса - кривая турецкая сабля, на шляпе - алый, с зеленым, плюмаж; сквозь расстегнутый воротник небрежно свешивались концы шейного кружевного платка. То был неаполитанский король Мюрат. Дежурный генерал доложил ему о прибывшем русском офицере. Приветливые, добрые глаза устремились на Перовского.

- Что скажете, капитан? - спросил король, с вежливо приподнятою шляпой молодцевато проходя к подведенному вороному коню под вышитым чепраком.

- Меня прислал генерал Себастьяни. Вашему величеству было угодно видеть меня.

- А, да!.. Но простите, мой милый, - произнес Мюрат, натянув перчатки и ловко занося в стреми ногу, - видите, какая пора. Еду на смотр; возвращусь, тогда выслушаю вас с охотой... Позаботьтесь о нем и о коне, - милостиво кивнув Базилю, обратился король к дежурному генералу. Сопровождаемый нарядною толпою конной свиты, Мюрат с театральной щеголеватостью коротким галопом выехал за ворота. Дежурный генерал передал Перовского и его лошадь ординарцам. Те провели Базиля в угловую комнату музыкантского флигеля, окнами в сад. Долго сюда никто не являлся. Пройдя по комнате, Базиль отворил дверь в коридор - у выхода в сени виднелся часовой; он раскрыл окно и выглянул в сад - невдали, под липами, у полковой фуры, прохаживался, в кивере и с ружьем, другой часовой. В коридоре послышались наконец шаги. Торопливо вошел тот же дворецкий Максим. Слуга внес за ним на подносе закуску.

- Ах, дьяволы, прожоры! - сказал дворецкий, оглядываясь и бережно вынимая из фрачного кармана плетеную кубышку. - Я, одначе, кое-что припрятал... Откушайте, сударь, во здравие... настоящий ямайский ром. Перовский выпил и плотно закусил.

- Петя, - обратился дворецкий к слуге, - там, в подвале, ветчина и гусиные полотки; вот ключ, не добрались еще объедалы, будь им пусто... да свежее масло тоже там, в крыночке, у двери... тащи тихонько сюда... Слуга вышел. Максим, утираясь, сел бочком на стул.

- Будет им, извергам, светло жить и еще светлее уходить! - сказал он, помолчав.

- Как так? - спросил Базиль.

- Не знаете, сударь? Гляньте в окно... Москва горит.

- Где, где?

- Полохнуло сперва, должно, на Покровке; а когда я шел к вам, занялось и в Замоскворечье. Все они высыпали из дома за ворота; смотрят, по-ихнему галдят. Базиль подошел к окну. Деревья заслоняли вид на берег реки, но над их вершинами, к стороне Донского монастыря, поднимался зловещий столб густого, черного дыма.

- Много навредили, изверги, много, слышно, загубили неповинных душ, - сказал дворецкий, - будет им за то здесь последний, страшный суд.

- Что же, полагаешь, жгут наши?

- А то, батюшка, как же? - удивленно взглянул на него Максим. - Не спасли своего добра - лучше пропадай все! Вот хоть бы и я: век хранил господское добро, а за их грабительство, кажись, вот так взял бы пук соломы, да и спалил их тут, сонных, со всеми их потрохами и с их злодеем Бонапартом!

“Вот он, русский-то народ! - подумал Базиль. - Они вернее и проще нас поняли просвещенных наших завоевателей”. Вбежал слуга.

- Дяденька, сундуки отбивают! - сказал он. - Я уж и не осмелился в подвал.

- Кто отбивает, где? - вскрикнул, вскакивая, Максим.

- В вашу опочивальню вошли солдаты. Забирают платье, посуду, образа... Вашу лисью шубу вынули, тетенькин новый шерстяной капот...

- Ну, будут же нас помнить! - проговорил дворецкий. Он, переваливаясь, без памяти бросился в коридор и более не возвращался. Из подвального яруса дома послышались неистовые крики. Во двор из ворот сада, с фельдфебелем, быстро прошла кучка солдат. Грабеж, очевидно, на время прекратили. Настала тишина. Прошло еще более часа. Мучимый сомнениями и тревогой за свою участь, Базиль то лежал на кушетке, то ходил, стараясь угадать, почему именно его задержали. Ему в голову опять пришла мысль о побеге. Но как и куда бежать? Загремели шпоры. Послышались шаги. Явился штабный чиновник. Он объявил, что неаполитанский король, задержанный в Кремле императором Наполеоном, возвратился и теперь обедает, а после стола просит его к себе. Перовского ввели в приемную верхней половины дома. Здесь он опять долго дожидался, слыша звон посуды в столовой, хлопанье пробок шампанского и смешанные шумные голоса обедающих. В кабинет короля он попал уже при свечах. Мюрат, с пасмурным лицом, сидел у стола, дописывая какую-то бумагу.

- Какой день, капитан! - произнес он. - Я пас долго оставлял без обещанной аудиенции. Столько неожиданных неприятных хлопот... Садитесь... Вы - русский образованный человек... Нам непонятно, из-за чего нас так испугался здешний народ. Объясните, почему произошло это невероятное, поголовное бегство мирных жителей из Москвы?

- Я затрудняюсь ответить, - сказал Базиль, - мое положение... я в неприятельском стане...

- Говорите без стеснений, я слушаю вас, - покровительственно-ласково продолжал Мюрат, глядя в лицо пленнику усталыми, внимательными глазами. - Нам, признаюсь, это совершенно непонятно!

Перовский вспомнил угрозы дворецкого и пучок соломы.

- Москва более двухсот лет не видела вторжения иноземцев, - ответил он, - не знаю, как еще Россия встретит весть, что Москва сдана без сопротивления и что неприятели в Кремле...

- Но разве мы - варвары, скифы? - снисходительно улыбаясь, произнес Мюрат. - Чем мы, скажите, грозили имуществу, жизни здешних граждан? Нам отдали Москву без боя. Подобно морякам, завидевшим землю, наши войска, при виде этого величественного древнего города, восклицали: “Москва - это мир, конец долгого, честного боя!..” Мы вчера согласились на предложенное перемирие, дали спокойно пройти вашим отрядам и их обозам через город, и... вдруг...

- Наша армия иначе была готова драться в каждом переулке, в каждом доме, - возразил Перовский, - вы встретили бы не сабли, а ножи.

- Так почему же за перемирие такой прием? Что это, скажите, наконец, за пожар? Ведь это ловушка, поджог! - гневно поднимаясь, произнес Мюрат.

- Я задержан со вчерашнего вечера, - ответил, опуская глаза, Перовский, - пожары начались сегодня, без меня.

- Это предательство! - продолжал, ходя по комнате Мюрат. - Удалена полиция, вывезены все пожарные трубы; очевидно, Растопчин дал сигнал оставленным сообщникам к общему сожжению Москвы. Но мы ему отплатим! Уже опубликованы его приметы, назначен выкуп за его голову. Живой или мертвый, он будет в наших руках. Так нельзя относиться к тем, кто с вами был заодно в Тильзите и в Эрфурте.

- Ваше величество, - сказал Перовский, - я простой офицер; вопросы высшей политики мне чужды. Меня зовет служебный долг... Если все, что вам было угодно узнать, вы услышали, прошу вас - прикажите скорее отпустить меня в нашу армию. Я офицер генерала Милорадовича, был им послан в ваш отряд.

- Как, но разве вы - не пленный? - удивился Мюрат.

- Не пленный, - ответил Перовский. - Генерал Себастьяни задержал меня во время вчерашнего перемирия, говоря, чтобы я переночевал у него, что вашему величеству желательно видеть меня. Его адъютант, проводивший меня сюда, вам это в точности подтвердит. Мюрат задумался и позвонил. Послали за адъютантом. Оказалось, что он уже давно уехал к своему отряду, в Сокольники.

- Охотно вам верю, - сказал, глядя на Перовского, Мюрат, - даже припоминаю, что Себастьяни вчера вечером действительно предлагал мне, на походе сюда, выслушать русского офицера, то есть, очевидно, вас. И я, не задумываясь, отправил бы вас обратно к генералу Милорадовичу, но в настоящее время это уже зависит не от меня, а от начальника главного штаба генерала Бертье. Теперь поздно, - кончил, сухо кланяясь Мюрат, - в Кремль, резиденцию императора, пожалуй, уже не пустят. Завтра утром я вас охотно отправлю туда.

Перовского опять поместили в музыкантском флигеле. Проходя туда через двор, он услышал впотьмах чей-то возглас:

- Но, моя красавица, ручаюсь, что синьора Прасковья будет уважаема везде! (Mais, та belle, je vous garantie, que signora Praskovia sera respectee partout!)

- Отстань, пучеглазый! - отвечал на это женский голос. - Не уймешься - долбану поленом либо крикну караул.

* Оглавление *

Баннерная сеть "Исторические сайты"