Москва Наш район Фотогалерея Храм св. Анастасии

Автор   Гостевая   Пишите
Google

WWW
TeStan

Карты Москвы

Книги о Москве

Статьи о Москве

Музеи Москвы

Ресурсы о Москве

Главная>>Москва>>Книги о Москве>>Сожженная Москва

Г. П. Данилевский "Сожженная Москва"

Х

Прибыв в штаб Первой армии, Перовский уведомил невесту, что доехал благополучно, что все говорят о неизбежной войне, - войска в движении, - но что еще ничего верного не известно. Москва между тем начинала сильно смущаться. Газеты, в особенности “Устье Эльбы” и “Гамбургский курьер”, приносили тревожные известия. Война становилась очевидною и близкою. Все знали, что государь Александр Павлович, быстро покинув Петербург, более месяца уже находился при Первой армии Барклая-де-Толли, в Вильне. Но все эти толки были еще шатки, неопределенны. Вдруг прошла потрясающая молва. Стало известно, что после майского призыва к полкам всех отпускных офицеров из Вильны к графу Растопчнну примчался с важными депешами фальдъегерь. Сперва по секрету, потом громко, наконец, заговорили, что Наполеон за несколько дней перед тем без объявления войны с громадными полчищами нежданно вторгся в пределы России и уже без боя занял Вильну. Шестого июля, с новым государевым посланцем, Растопчину было доставлено воззвание императора к Москве и манифест об ополчении, причем стал известен обет государя “не вкладывать меча в ножны, пока хоть единый неприятельский воин будет на Русской земле”. Вспоминали при этом слова императора, сказанные по-французки за год перед тем о Наполеоне: “Il n'y a pas de place pour nous deux en Europe; tot ou tard, l'un ou l'autre doit se retirer!” (“Нет места для для нас обоих в Европе; рано или поздно, один из нас должен будет удалиться!”)

Шестнадцатого июля и сам государь Александр Павлович явился наконец среди встревоженной и восторженно встречавшей его Москвы. Государь, приняв дворянство и купечество, оставался здесь не более двух дней и поспешил обратно в Петербург, откуда, по слухам, уже снаряжали к вывозу в Ярославль и в Кострому главные ценности и архивы. Москва заволновалась, как старый улей пчел, по которому ударили обухом. Чернь толпилась на базарах и у кабаков. Москвичи заговорили о народной самообороне. Началось формирование ополчений. Первые московские баре и богачи, графы Мамонов и Салтыков, объявили о снаряжении на свой счет двух полков. Тверской, Никитский и другие бульвары по вечерам наполнялись толпами любопытных. Здесь оживленно передавались новости из Петербурга и с театра войны. Дамы и девицы приветливо оглядывали красивые и новенькие наряды мамоновских казаков. Победа у Клястиц охранителя путей к Петербургу, графа Витгенштейна, в конце июля вызвала взрыз общих, шумных ликований. Белые и черные султаны наезжавших с депешами недавних московских танцоров, гвардейских и армейских офицеров, чаще мелькали по улицам. В греческих и швейцарских кондитерских передавались шепотом вести из проникавших в Москву иностранных газет. Все ждали решительной победы. Но прошло еще время, и двенадцатого августа москвичи с ужасом узнали об оставлении русскими армиями Смоленска. Путь французов к Москве становился облегченным. Толковали о возникшей с начала похода неурядице в русском войске, о раздоре между главными русскими вождями, Багратионом и Барклаем-де-Толли. Этому раздору молва приписывала и постоянное отступление русских войск перед натиском Наполеоновых полчищ. Светские остряки распевали сатирический куплет, сложенный на этот счет поклонниками недавних кумиров, которых теперь все проклинали :

Vive l'etat militaire, Qui promet a nos souhaits Les retraites en temps de guerre, Les parades en temps de paix!
(“Да здравствуют военные, которые обещают нам отступления во время войны и парады во время мира!”)

Осторожного и медлительного Барклая-де-Толли, своими отступлениями завлекавшего Наполеона в глубь раздраженной страны, считали изменником. Некоторые презрительно переиначивали его имя: “Болтай да и только”. Пели в дружеской беседе сатиру на него:

Les ennemis s'avancent a grands pas, Adieu, Smolensk et la Russie... Barclay toujours evite les combats!
(“Враги быстро близятся; прощай, Смоленск и Россия... Барклай постоянно уклоняется от сражений!”)

В имени соперника Барклая, Багратиона, искали видеть настоящего вождя и спасителя родины: “Бог-рати-он”. Но последовало назначение главнокомандующим всех армий опытного старца, недавнего победителя турок, князя Кутузова. Эта мера вызвала общее одобрение. Знающие, впрочем, утверждали, что государь, не любивший Кутузова, сказал по этому поводу: “Le public a voulu sa nomination; je l'ai nomme... quant a moi, je m'en lave les mains”. (“Общество желало его назначения; я его назначил... что до меня, я в этом умываю руки”.) Когда имя Наполеона стали, по апокалипсису, объяснять именем Аполлиона, кто-то подыскал в том же апокалипсисе, будто антихристу предрекалось погибнуть от руки Михаила. Кутузов был также Михаил. Все ждали скорого и полного разгрома Бонапарта.

Москва в это время, встречая раненых, привозимых из Смоленска, более и более пустела. Барыни, для которых, по выражению Растопчина, “отечеством был Кузнецкий мост, а царством небесным - Париж”, в патриотическом увлечении спрашивали военных: “Скоро ли генеральное сражение?” - и, путая хронологию и события, восклицали: “Выгнали же когда-то поляков Минин, Пожарский и Дмитрий Донской”. - “Сто лет вражья сила не была на Русской земле - и вдруг! - негодовали коренные москвичи-старики. - И какая неожиданность; в половине июня еще редко кто и подозревал войну, а в начале июля уже и вторжение”. Часть светской публики, впрочем, еще продолжала ездить в балет и французский театр. Другие усердно посещали церкви и монастыри. Певца Тарквинио и недавних дамских идолов, скрипача Роде и красавца пианиста Мартини, стали понемногу забывать среди толков об убитых и раненых, в заботах об изготовлении бинтов и корпии, а главное - о мерах к оставлению Москвы. Величием Наполеона уже не восторгались. Декламировали стихи французских роялистов: “О roi, tu cherches justice!” (“Государь, ты ищешь правосудия!”) и русские патриотические ямбы: “О дерзкий Коленкур, раб корсиканца злого!..” Государя Александра Павловича, после его решимости не оставлять оружия и не подписывать мира, пока хоть единый французский солдат будет на Русской земле, перестали считать только идеалистом и добряком .

- Увидите, - радостно говорил о нем Растопчин, как все знали, бывший в личной, непосредственной переписке с государем, - среди этой бестолочи и общего упадка страны идеальная повязка спадет с его добрых глаз. Он начал Лагарпом, а, попомните, кончит Аракчеевым; подберет вожжи распущенной родной таратайки... Переписывалась чья-то сатира на порабощенную Европу, где говорилось:

А там, на карточных престолах,
Сидят картонные цари!

Прошло около двух месяцев. Аврора усердно переписывалась с женихом. Перовский извещал ее о местах, которые проходила Первая западная армия Барклая, где он, в числе других свитских, состоял в распоряжении командира второго корпуса, генерала Багговута. Он, среди восторженных обращений к невесте, подробно описал ей картину удачного соединения обеих русских армий и славный, хотя неудачный бой под Смоленском. Остальное. Аврора узнавала от сестрина мужа, Ильи. Тропинин благодаря связям старой княгини имел возможность чуть не ежедневно навещать “клуб московского главнокомандующего”, как звали москвичи тогдашние любопытные утренние съезды у графа Растопчина, где стекалось столько городского, жадного до новостей люда. Отсюда Тропинин всякий раз привозил в дом княгини целый ворох свежих вестей. Одно смущало Илью и семью княгини: они не имели дальнейших сведений о Мите Усове. Было только известно, что он встретил авангард армии Багратиона где-то за Витебском и что впоследствии, при каком-то отряде, участвовал в бою под Салтановым. Но Митя ли ленился писать или в походной суете терялись его письма, ничего более о нем не было известно.

- И впрямь влюбился на походе в какую-нибудь полячку, ну и завертелся! - утешала княгиня Илью и своих внучек. Время шло. Аврора чуть не ежедневно и до мелочей описывала жениху московские события: общее смущение, первые приготовления горожан к нашествию врагов, арест и высылку начальством подозрительных лиц, в особенности иностранцев, растопчинские афиши, вывоз церковной святыни, архивов и питомиц женских институтов. Она сообщала, наконец, и о состоявшемся выезде из Москвы в дальние поместья и города первых, более прозорливых из общих знакомых. Другие, по словам Авроры, еще медлили, веря слепо Растопчину, который трунил над беглецами и открыто клялся, что злодею в Москве не бывать. Народ тем не менее чуял беду и волновался. Старый лакей княгини Влас Сысоич и экономка Маремьяша твердили давно: “Наделает наша старая того, что нагрянет тот изверг и накроет нас здесь, как сеткою воробьев”. Благодаря связям и подвижности зятя Авроре удавалось большинство своих писем пересылать жениху через курьеров, являвшихся в Москву из армий, ближе и ближе подходивших от Смоленска.

* Оглавление *


Баннерная сеть "Исторические сайты"

скачать песни Uriah Heep
Rambler's Top100
Rambler's Top100


Rating All-Moscow.ru
ЧИСТЫЙ ИНТЕРНЕТ - logoSlovo.RU
 
Design: Русскiй городовой
Hosted by uCoz