Автор Гостевая Пишите

Статьи о Москве

БЫЛИ И ПРЕДАНИЯ О ПРОИСХОЖДЕНИИ МОСКВЫ

Приводится по изданию "История Москвы". Хрестоматия в 4 т. Т. I. - М.: Издательство "Международный дом сотрудничества", Издательство объединения "Мосгорархив", 1997.

"Приди ко мне, брате, в Москову!... Буди, брате, ко мне на Москву!" Таково первое и самое достопамятное летописное слово о Москве. С тем словом первый устроитель древнесуздальскои земли, суздальский князь Юрий Владимирович Долгорукий, посылал [в 1147 году] звать к себе на честной пир дорогого своего гостя и союзника, северского князя Святослава Ольговича, того самого Святослава, сын которого Игорь прославился в последующее время несчастным походом на половцев (в 1185 году) и воспет в знаменитой песне о полку Игореве. "Приди ко мне в Москову! Буди ко мне на Москву!"В этих немногих словах как бы пророчески обозначилась вся история Москвы, истинный смысл и существенный характер ее исторической заслуги. Москва тем и стала сильною и опередила других, что постоянно и неуклонно звала к себе разрозненные Русские земли на честной пир народного единства и крепкого государственного союза.

Забелин И.Е. История города Москвы. М., 1990. С.1

Комментарий составителя

История непредсказуема. Кто мог ведать, строя в незапамятные времена первую хижину у впадения речки Неглинки в Москву-реку, что кладет он начало городу-символу (Москва - третий Рим), городу-легенде (Москва - новый Иерусалим), вокруг которого и усилиями которого сложится за века крупнейшее и самобытнейшее государство?! Москва - политический центр Руси. Москва - оплот православия. Москва - средоточие русской культуры. Москва - полюс духовно-нравственного притяжения народов Великой России. Москва - объект ненависти и захватнических устремлений ее врагов. Ни о чем таком не могли помыслить первые обитатели кремлевского холма, строители первых укреплений, его увенчавших. Иначе они бы бережно, из уст в уста, из поколения в поколение, передавали основные события истории Москвы; а, овладев письменностью, несомненно, перенесли бы их на пергамент.

Ничего этого, разумеется, не произошло: начало Москвы затерялось в глубине веков. А потому о происхождении города, его названия мы можем строить лишь более или менее достоверные предположения, опираясь на скупые летописные упоминания, позднейшие письменные и устные предания, разрозненные данные археологии и лингвистики. Москва в этом смысле не исключение. Знаменитый Плутарх вынужден был в свое время констатировать: "От кого и по какой причине получил город Рим свое великое и облетевшее все народы имя - суждения писателей неодинаковы".

Что же мы все-таки знаем о "Москве изначальной"?

Первое упоминание о Москве

1. Впервые мы имеем летописное известие о существовании Москвы от конца первой половины XII века. Это - время наибольшего развития удельной системы, ослабившей Россию перед нашествием татар; это была пора образования отдельных областных княжеств и время ожесточенной борьбы из-за Киева между Мономаховичами [потомками Владимира Всеволодича .Мономаха, внука Ярослава Владимировича Мудрого] и Ольговичами [потомками Олега Святославича, другого внука Ярослава Мудрого] и даже в роде первых. В этой громадной борьбе, которой, по выражению летописей, "взмялась" и в коей "разодралась" вся Русская земля, принимали участие все князья: и северные, и южные, и западные, и восточные. Их дружины крестили и бились по всей Руси; но в то же время заканчивался киевский период Руси и подготовлялся новый. И Москва в первый раз упоминается как город в летописи именно в эту горячую пору, под 1147 годом.

Весною этого года суздальский князь Юрий Владимирович [Долгорукий, сын Владимира Мономаха], как передает летописное сказание, пошел на Новгород, бывший на стороне Изяслава Мстиславича [великого князя киевского, внука Владимира Мономаха], взял Торжок и землю на Мете, а Святослав [Ольгович] Северский, его союзник, по Юрьеву приказу пошел на землю Смоленскую, тоже стоявшую на стороне киевского князя, и взял там живших на Протве литовцев-голядей и обогатил дружину свою полоном. После этого Святослав, к которому Юрий еще раньше посылал на помощь сыновей своих и богатые дары для него и его княгини (ткани и меха), получил от суздальского князя зов приехать к нему в Москву (в "Москов"), которая по этому поводу впервые упомянута в летописи. Святослав отправился к нему в новый городок с сыном Олегом, князем Владимиром Рязанским и дружиной. Олег поехал в Москву наперед и подарил Юрию барса. Дружески поздоровался основатель Москвы с князьями, и здесь началось пированье. На другой день Юрий сделал большой, или, по старинному выражению, "сильный", обед для гостей, богато одарил Святослава, сына его Олега, Владимира Рязанского и всю их дружину. Вести о свидании князей-союзников в Москве разнеслись по всей Руси и сделали известным этот новый и маленький городок.

Предание о начале Москвы

2. "Кто знал, что Москве царством быти, кто ведал, что Москве государством слыти?" - как бы оправдываясь перед читателем за неполноту и неясность своего повествования, задумчиво вопрошает неведомый, неизвестный нам по имени сочинитель "Повести о зачале Москвы", написанной в XVII веке.

Кабы знать, кабы ведать... Поэтому, когда в XV - XVII веках понадобилась Москве - столице одного из обширнейших и могучих государств- приличная ее значению и славе легенда об основании города и московские книжники-грамотеи бросились искать старинные предания, то нашли они лишь скудные и разрозненные отрывки...

В XVII веке по крайней мере четыре писателя независимо один от другого взялись за создание произведения об основании Москвы. Каждый из них слышал устное предание в своем варианте. [Свод дошедших до нас полулегендарных известий о начале Москвы см.: Забелин И.Е. История города Москвы. М., 1990. С. 22-47.]

В одном рассказывается, что основал Москву, отобрав земли у [жившего здесь боярина] Кучка, князь Юрий Долгорукий, передал ее по наследству сыну Андрею, и дети Кучка - Кучковичи, мстя, убили Андрея. В этом предании отразились воспоминания о том, что Юрий Долгорукий действительно поставил и укрепил много городов Ростово-Суздальской Руси и что Андрей был убит заговорщиками, среди которых летопись называет неких Кучковичей. Однако причины и обстоятельства убийства князя Андрея являются чистейшим литературным вымыслом. [Андрей был убит в своей резиденции Боголюбове, близ Владимира-на-Клязьме, в 1174 году. Непосредственной причиной убийства явилось его решение казнить за какой-то серьезный проступок брата своего слуги. В ответ слуга, Яким Кучкович, организовал успешный заговор, в результате которого князь Андрей был убит.] Автор повести, взяв исторический факт основания Москвы, развил его в подходящий, по его мнению, к обстоятельствам сюжет.

Во втором произведении говорится, что-де древним московским князем был Даниил - сын Александра Невского, что соответствует действительности, поэтому писатель строит сюжет повести по-своему. У него не Юрий Долгорукий, а Даниил отбирает земли Кучка, и Кучковичи убивают Даниила. Этот вариант в еще более значительной степени является литературным вымыслом.

Третий писатель слышал о Данииле, которого он ошибочно называет Ивановичем, а не Александровичем, но ничего не знает о Кучке. Зато ему известно о чудесном видении, повинуясь которому Даниил основал Москву, и о том, что когда-то в Москве жил пустынник по имени Букал. Фантазия писателя отталкивается от этих сведений.

Четвертый называет основателем Москвы библейского персонажа Мосоха - внука Ноя, сближая по созвучию его имя с названием реки.

Каждый из средневековых создателей повестей о начале Москвы развивал известный ему вариант, вернее, осколок предания в литературное произведение по законам художественного творчества: рисовал образы действующих лиц в том свете, в каком они ему представлялись, объяснял мотивы поступков, исходя из собственных понятий, вводил указания и ссылки на известные ему исторические материалы, поскольку тогда между художественной и научной литературой еще не было той пропасти, которая появилась позже, домысливал утраченные звенья сюжета.

Не пытаясь оспаривать историков, согласимся с тем, что в предании действительно исторических ошибок много. По их многослойности и внутренней противоречивости видно, как первоначальный рассказ поновлялся, осовременивался, приноравливался к художественным вкусам и моральным воззрениям эпохи, чего, конечно, не избежал и предлагаемый читателю пересказ.

Но в то же время все эти многослойные, многовековые, может быть, даже тысячелетние поновления - самое верное доказательство древности предания [к пересказу которого мы переходим].

ВСЕПРЕКРАСНОЕ МЕСТО МОСКОВСКОЕ

В лето от сотворения мира 6666-е великий князь киевский Юрий Владимирович, по прозванию Долгорукий, сын великого князя Владимира Всеволодовича Мономаха, ехал со своей дружиной из стольного Киева к сыну своему Андрею Юрьевичу Боголюбскому в город Владимир-на-Клязьме, где тот княжил по воле отца.

Склонив голову, думал князь Юрий думу о том, что он уже стар и, померев, оставит любимому сыну Андрею Юрьевичу прародительские земли и своих, им самим нажитых сильных врагов - князей и княжат удельных, которые в жадном ослеплении готовы разграбить друг друга и тем разорить всю Русь. Думал он и о том, что Киев, стольный город, прочими русскими землями и княжествами, далеко расширившимися на полночь и на восход солнца, уже не почитается так, как почитался прежде, и, глядишь, скоро наступит время, когда удельные князья совсем перестанут признавать его старшинство...

С такими думами въехал князь Юрий Владимирович в темные заокские леса, где дорога шла по дремучим дебрям, через темные топкие болота.

И вдруг посреди одного обширного болота князь Юрий Владимирович увидел огромного чудесного зверя. Было у того зверя три головы и шерсть пестрая многих цветов.

И вся дружина, и все спутники князя увидели этого зверя и встали в изумлении.

Явившись людям, чудесный зверь затем исчез, растаял, словно туман утренний.

Тогда князь Юрий Владимирович спросил одного из спутников своих - ученого гречанина-философа:

- Что знаменует собой явление сего чудесного зверя?

- Великий князь, - ответил ученый гречанин, - явление это знаменует, что поблизости сих мест встанет град превелик треуголен и распространится вокруг него царство великое. А пестрота шкуры звериной значит, что сойдутся сюда люди разных племен и народов.

Задумался князь, затем снова спросил:

- Истинно ли твое толкование, ученый философ?

- Истинно, - ответил ученый философ, - потому что и при основании великого града Рима было знамение. Когда начали рыть ров под городскую стену, то вырыли голову человеческую, как живую, и значило это, что быть Риму главой многим градам. Что и сбылось. И когда созидали Царьград, то выполз из норы змий, и в тот же миг пал на него с высоты орел, и начали они биться. И мудрец книгочей посему изрек: "Будет град Константина царь другим городам, как орел - царь всем птицам, и будет он подвержен нашествиям басурман". Что также сбылось. Посему сбудется и явленное ныне тебе знамение.

Поехал князь Юрий Владимирович далее. Вскоре расступились леса, позади остались болота, и выехал он на высокий берег реки.

Воззрел князь Юрий Владимирович очами во все стороны, на этот берег и на тот, на светлые рощи, на распаханные поля, на богатые села, на поставленные на высоком мысу над рекой огороженные частоколом хоромы владетеля этих мест тутошнего князька Кучка.

Видит князь, что хороши эти места, и подумал он: "Верно, здесь стоять граду треугольному", но ничего не сказал.

Стоит князь Юрий Владимирович на высоком берегу, дружина за ним стоит, смотрят на городок. Коли им город виден, то и из города их видать. Удивляется князь Юрий Владимирович, почему Кучко не встречает его, не оказывает какие положено почести, не выходит с сыновьями своими и воеводой Букалом со двора, огороженного частоколом, не зовет князя в хоромы. Юрий послал воина сказать Кучку, чтобы тот поспешал перед светлые очи князя.

Поскакал посланец и через немалое время вернулся с князьком Кучком.

- Почему не встречаешь, чести не оказываешь? В хоромы меня, великого князя, не зовешь? - грозно спросил князь Юрий Владимирович Кучка.

Но Кучко не сробел и отвечает:

- Не знал я, господин, что ты едешь, потому не встретил. В хоромы не зову, потому что старые хоромы разметали, новые не построили, сами в сарае живем.

Понял князь Юрий Владимирович, что неспроста так дерзок Кучко, видать, он перекинулся тайно из-под его руки к Новгороду, видать, собираются новгородцы в третий поход на Владимирское княжество и переманили Кучка щедрыми посулами. Понял все это князь Юрий Владимирович, но вида не подал.

- Хорошие у тебя села, богатые, - говорит князь Юрий Владимирович Кучку.

- Богатые, - соглашается Кучко.

- Знать, поля хорошо родят?

- Хорошо.

- Гляжу, стада большие, видать, и выпасы хороши.

- И выпасы хороши.

- А река рыбна ли?

- И река рыбная.

- А как зовется река? - спросил князь.

- Москва.

- Что же значит такое название?

- Названо не нами, а жившими прежде нас, - ответил Кучко, - а что оно значит, не ведаем.

Усмехнулся князь Юрий Долгорукий какой-то своей думе, а чему усмехнулся - не сказал.

Кучко понял усмешку по-своему и проговорил:

- От века так повелось: говорим "Москва" - и все тут. Еще раз усмехнулся князь Юрий Владимирович, посмотрел на Кучка и сказал:

- Значит, говоришь, жившими прежде вас название дано, - а про себя подумал: "Некогда вы сменили живших здесь прежде вас, а ныне пришел ваш черед уступить место мне". И, подумав так, спросил:

- Отчего один пришел ко мне, без сыновей?

- Сыновья мои малы, по младости да неучености не сумеют, как надо, повеличать тебя, - ответил Кучко.

- Однако говорят, что сыновья твои красивы и разумны.

- На сыновей не жалуюсь.

- Дай их мне, твоему великому князю, они у меня будут жить в чести, ума-разума набираться. Мы здесь станом на ночевку встанем, завтра далее поедем. А ты завтра утром приходи проводить и сыновей своих приведи.

Князь Юрий Владимирович приказал свой княжеский шатер ставить. Кучко к себе ускакал.

Настало утро. Князь Юрий Владимирович уже собрался выступать, а Кучка с сыновьями нет.

Разгневался князь, послал за ними гонца. Вернулся гонец, сказал, что Кучко заперся в крепости и ему, гонцу, даже ворот не открыл.

Еще пуще разгневался князь и поскакал сам с дружиной к Кучку.

И ему не открыл Кучко ворот да еще, высунувшись из-за крепкого частокола, посмеялся:

- Иди, князь, отсюда, куда шел, пока еще у тебя дружина есть. Ведь из твоих вотчин люди разбегаются, а ко мне народ стекается. Скоро стану я вровень с тобой, а потому не хочу тебе, князю моему, покориться!

Князь Юрий Владимирович не мог стерпеть такой дерзости, крепко разгневался и повелел дружине взять усадьбу непокорного Кучка приступом.

Хоть и очень дерзко величался Кучко перед князем, но приступа выдержать не смог.

Когда княжеские дружинники разбили главные ворота, Кучко со своим воеводой Букалом и с воинами убежал из усадьбы через другие - малые - ворота в леса.

Князь Юрий Владимирович с дружиной погнался за беглецами. Самого Кучка настигли и немилостиво предали смерти, а Букал с малым числом воинов скрылся в дебрях.

Князь Юрий Владимирович вошел в хоромы Кучка и увидел двух его малолетних сыновей и дочь Улиту, прекрасную лицом. Их он повелел взять и отвезти во Владимир ко двору князя - сына своего Андрея Юрьевича Боголюбского, а усадьбу разрушить.

На месте же усадьбы Кучка князь Юрий Владимирович повелел поставить город, а для скорейшего его устроения созвал строителей со всех окрестностей: и суздальцев, и владимирцев, и ростовцев, и всех иных.

Назвал город князь Юрий Владимирович по реке Москве - Москвой.

Детям Кучковым князь Юрий Владимирович сказал, что отец их поднял оружие на него и был убит в бою, а они, дети, перед князем ни в чем не виноваты, и, придя во Владимир, сочетал сына своего Андрея Боголюбского браком с дочерью Кучка прекрасной Улитой, сыновей же его пожаловал одного в стольники, другого в чашники. А сыну своему повелел город Москву людьми населять и распространять, и князь Андрей Боголюбский этот отцовский завет исполнил.

Вскоре по основании города Москвы князь Юрий Владимирович умер, а Андрей Юрьевич княжил счастливо и благочестиво. В браке с Улитой прижил троих сыновей, его шурья Кучковичи жили при нем в великой чести.

Но однажды княгиня Улита гуляла по лесу возле Москвы, и вывела ее кривая тропа к малой хижине. В хижине той жил угрюмый старец, весь заросший седым волосом, так что глаза едва видать.

- Кто ты такой, старче? - спросила княгиня Улита.

- Я - Букал, бывший воевода Кучков, - ответил старец и рассказал княгине Улите, как был немилостиво предан смерти ее отец великим князем Юрием Владимировичем.

Опечалилась Улита и воспылала гневом против великого князя Юрия Владимировича и его сына, а своего мужа князя Андрея Боголюбского. Задумала она отомстить за отца.

Вернулась Улита домой, рассказала все братьям, и порешили они убить князя.

Подошла пора зайцев травить. Поехал князь с шурьями на полеванье, и, когда заехали в лес, тут стали они его убивать.

Но князь хлестнул коня, вырвался и поскакал от них.

Князь через чащу скачет, Кучковичи за ним. Однако у князя конь добрый был, и беда смертная гнала князя - ушел он от убийц, но загнал князь коня, пал верный конь, и пошел дальше князь пеший.

А тут на пути река, через реку перевоз, перевозчик на своем челне невдалеке от берега стоит.

Нечем князю уплатить за перевоз, только на руке один золотой перстень.

- Эй, перевозчик, возьми перстень, перевези меня за реку!

Перевозчик не пристает к берегу.

- Вы, лихие люди, обманщики: поначалу плату сулите, а как перевезешь вас, не уплатив перевозного, уходите.

- Ей-богу, заплачу, - клянется князь.

Подплыл перевозчик поближе к берегу, протянул весло:

- Положи перстень на весло, уплати перевозное вперед, и я перевезу тебя.

Положил князь Андрей Боголюбский перстень на весло, а перевозчик подхватил тот золотой перстень, оттолкнулся от берега и уплыл.

Князь же, оставшись на берегу и боясь погони, побежал по берегу вдоль реки. Была осень, день кончался, темнело. Князь устал, замерз, и негде ему было укрыться на ночь.

Тут попался ему на пути низкий сруб-могила, в которой лежал покойник. Князь, забыв страх перед мертвым, залез в тот сруб, закрылся и заснул. Так он проспал всю темную осеннюю ночь до утра.

Его же шурья Кучковичи, упустив князя, возвратились домой в беспокойстве.

- Лучше бы нам и не замышлять убить князя, - говорят они друг другу. - Убить не убили, а только ранили. Теперь убежит князь Андрей к своему брату великому князю киевскому Даниилу Юрьевичу [вымышленный персонаж], придет во Владимир с воинством, и тогда не миновать нам злой смерти и лютой казни.

А княгиня Улита им говорит:

- Подите и довершите начатое. (Какая кровожадная зверина-львица, какая свирепая медведица может содеять такое?!)

- Как же князя в той дебри отыщем?

- Есть у князя Андрея пес-выжлец, - говорит княгиня Улита, - и как едет князь в поход либо на сечу, то говорит мне всегда: "Ежели случится мне в битве смерть безвестная и на поле меня сыскать и опознать невозможно будет или же возьмут меня живого в полон и повезут неведомой дорогой, то пошли тогда моих людей искать меня и вели им пустить впереди моего пса-выжлеца. И пес тот повсюду найдет меня, и если в поле буду лежать среди трупов многих и лицо мое кровавыми ранами изуродовано будет, то пес все равно без ошибки отыщет и мертвому мне радоваться станет, и мертвое тело мое почнет лизать в радости".

Утром, еще до рассвета, отправила княгиня Улита братьев Кучковичей в лес, дав им пса-выжлеца, и твердо наказала:

- Где вы князя живого отыщете, тут же его тотчас скорой смерти предайте.

Взяли Кучковичи пса, приехали на то место, где вчера князя Андрея ранили, и с того места пустили пса впереди себя.

Быстро побежал выжлец по следу, а они поскакали за ним.

Привел их пес к срубу-могиле, где спрятался князь Андрей, всунул голову в сруб (весь-то влезть не смог, потому что пес был большой, а сруб маленький) и, радуясь хозяину, замахал хвостом.

Увидя это, злосердные Кучковичи раскрыли крышу на срубе и убили князя Андрея Боголюбского, пронзив его копьями и иссеча мечами. И оставили тело его в том же срубе.

Но вскоре злое дело их открылось через верного слугу князя Андрея Давыда Тярдемива, который однажды ночью тайно убежал к князю киевскому Даниилу Юрьевичу и рассказал о том, что брат его, князь Андрей, убит злодеями.

Пришел князь Даниил с войском Москву воевать, чтобы отомстить за кровь брата. Но жители московские сказали:

- Мы на князя Андрея зла не мыслили. А погубили его, не побоявшись Бога, позор и поношение жен княгиня Улита и изменники братья ее Кучковичи. Они его злодеи, и мы за них стоять не хотим.

Схватил князь Даниил княгиню Улиту и Кучковичей, казнил их, а тела положил в берестяные короба и пустил короба в озеро. Эти короба с Кучковичами и ныне всплывают по ночам из пучины, ибо таковых злодеев ни земля, ни вода принять не хотят.

А князь Даниил наутро на восходе солнца восстал ото сна в высоком терему, глянул в окно на град, на обе стороны Москвы-реки, на села окрестные красные, на поле чистое, раздолье великое, и очень ему всепрекрасное место московское приглянулось и полюбилось. Не пошел он в свою отчину, а остался княжить на Москве.

И с той поры стала Москва царством быть, государством слыть.

Местонахождение древнейшей Москвы

3. Что же заставило исследователей выделить из других сказаний о начале Москвы именно эту легенду?

Дело в том, что летописи, повествуя об убийстве в 1174 году сына Юрия Долгорукого, Андрея Боголюбского, утверждают, что во главе заговора бояр против Андрея стояли Яким Кучкович и Петр, зять Кучков. В другом месте летописец называет Москву Кучковом - "до Кучкова, рекше (то есть) до Москвы". Летописи несколько раз называют в XIV - XV веках одно из московских урочищ (в районе современных Сретенских ворот, Чистых прудов и Лубянской площади) Кучковым полем, т.е. полем Кучки. Для русских людей в XII веке и еще на два-три столетия позже Кучка был вполне реальной личностью. Если письменные источники и не упоминают самого Кучку, то им известны его дети и его зять, его поле и даже его владение - Кучково, т.е. Москва. Прибавим, что во Владимирской области до начала нашего столетия сохранилось предание, будто в Плавучем озере под Владимиром в дубовых коробах плавают Кучковичи, убитые за вероломство Всеволодом Большое Гнездо (братом Андрея Боголюбского), занявшим вскоре после убийства Андрея владимирский великокняжеский престол.

Все эти факты, вместе взятые, устанавливают связь народных сказаний с реальной действительностью.

Где же на огромной территории современного города находится то древнее ядро, из которого возникла Москва? Куда именно приглашал Юрий Долгорукий своего родича на совет? Не перемещался ли центр города за время его многовекового существования?

Ответить на эти вопросы до сравнительно недавнего времени было не так-то просто. Летопись, упоминая в 1147 году в первый раз Москву, не указывает никаких точных географических ориентиров ее местонахождения. Но тверской летописец записал, что Юрий Долгорукий на 9 лет позже, в 1156 году, построил в Москве крепость "на устье Неглинной выше реки Яузы". Таким образом, по первому же летописному упоминанию Кремль стоял на том месте, где и сейчас. Однако построенная тогда крепость, по-видимому, не была древнейшим московским укреплением. Ведь должен же был быть хотя бы какой-то укрепленный двор и у боярина Кучки! Но в самом ли деле Кучково и Москва - это лишь два названия одного и того же поселения? Не следует ли искать остатков села Кучкова где-то вне древнего города? К этому мнению склонялись многие исследователи. Одни из них помещали древнее Кучково в районе улицы Никольской и станции метро "Лубянка", другие - еще выше по тому же берегу Неглинной - в районе Самотеки, позади современного здания кинотеатра "Форум". Но раскопки в этом последнем районе не дали положительных результатов. Слишком уж перекопана там почва в позднейшие времена.

Может быть, до Юрия Долгорукого и городок Москва был на каком-то другом месте?

Многие исследователи так и считали, что древнейший городок должен был находиться не там, где стоит современный Кремль, а на берегу судоходной реки Яузы, в устье которой возвышается удобный для укрепления крутой холм, с которым также связаны некоторые древние легенды о начале Москвы.

Поэтому первые систематические раскопки в Москве в 1946 - 1947 годах мы начали на крутом берегу в устье Яузы. Однако здесь не было найдено остатков древнего города, хотя какое-то поселение на первой террасе берега, значительно ниже вершины холма, очевидно, существовало. Находки обломков горшков того же типа, какие находят и в курганах, и пряслица из розового шифера, при отсутствии каких-либо следов ремесленного производства, свидетельствуют о том, что это было скорее одно из окружающих Москву сел. Разница между этим поселением и настоящим городом, центром ремесла и торговли, стала особенно ясна после археологических раскопок 1949 - 1951 годов в районе, расположенном ближе к Кремлю, - в Зарядье.

Само название Зарядье, обозначающее место за рядами, т.е. за Торговыми рядами, примыкавшими к Красной площади, довольно позднее. В древности здесь проходила улица, которая называлась Большой или Великой. М.Н. Тихомиров [известный русский историк, крупнейший специалист по древней Москве] еще до раскопок предположил, что когда-то она соединяла Кремль и пристань.

И вот лопаты археологов открыли значительно ниже деревянной мостовой Великой улицы красновато-коричневые, насыщенные щепой горизонты культурного слоя, в которых сохранились остатки домов и мастерских ремесленников различных профессий. Было найдено и множество вещей, часть из которых, несомненно, сделана тут же (некоторые даже были производственным браком), а часть привезена из ближних и дальних мест. Перед археологами открылась окраина древнего ремесленного и торгового поселка, центр которого находился где-то ближе к устью реки Неглинной. Это можно было предположить хотя бы уже потому, что нижние горизонты культурного слоя утолщались к западу. Однако это предположение разделяли не все, и только раскопки, проведенные в 1959 -1960 годах в самом Кремле, подтвердили высказанную еще в 1950 году догадку. В западной части Кремля, на древнем берегу реки Неглинной, неподалеку от современной Троицкой башни, удалось обнаружить такой же слой, как в Зарядье, только с еще более определенными остатками ремесленного производства. И это также была, видимо, окраина города, центр которого находился южнее, ближе к устью реки. Так постепенно определилось место, откуда началась Москва, - устье реки Неглинной.

Конечно, то первое укрепление Москвы давно исчезло с лица земли, и, может быть, мы никогда бы о нем ничего и не узнали. Но еще в первой половине прошлого века в Кремле вели земляные работы и неожиданно обнаружили значительное углубление в песке, заполненное культурным слоем. Где-то поблизости нашли и остатки вертикально врытых в землю бревен. Заметили все это не археологи; никаких чертежей не осталось, да и какой-либо записи очевидца тоже. И поэтому почти полтораста лет ученые, в руки которых все же попали эти весьма неопределенные сведения, ожесточенно спорили между собой.

Была ли эта крепость первой в Москве?

Кто и когда ее построил?

Что она собой представляла?

Какую охватывала территорию?

Более или менее удовлетворяющий всех ответ можно было дать лишь на последний вопрос. Внешний край углубления, которое, несомненно, было остатками древнего рва, не доходил до древней церкви Спаса на бору, что стояла когда-то там, где теперь внутренний двор Большого Кремлевского дворца. Значит, ров защищал лишь небольшую часть территории современного Кремля, юго-западную оконечность мыса в устье реки Неглинной. Если пройти через современные Боровицкие ворота вдоль здания Оружейной палаты, то всю территорию древней крепостцы мы пересечем за несколько минут. Ведь она кончалась у ближайшего угла Большого Кремлевского дворца.

Уже одно то, что укрепления охватывали такую маленькую территорию, как будто бы указывало на большую древность их. Поэтому большинство исследователей (И.Е. Забелин, С.П. Бартенев, М.Н. Тихомиров и другие) считали, что эта крепость древнее Юрия Долгорукого, и только Н.Н. Воронин связывал ее со строительством Юрия в 1156 году.

И.Е. Забелин, признавая крепость более древней, все же не считал ее первой московской крепостью. Он предполагал, что Москва возникла не на устье реки Неглинной, а ниже по течению Москвы-реки, на устье реки Яузы.

С.П. Бартенев думал иначе. Остатки рва он считал первой крепостью, огородившей село, из которого возникла Москва. Но к XII веку, когда в этих краях появился Долгорукий, крепость уже несколько перестроилась и ров был якобы укреплен надолбами.

Так спорить можно было бы и дольше. Ведь ничего определенного историкам не было известно.

Но вот в 1959 - 1960 годах в Кремле в связи со строительством Дворца съездов снова развернулись большие земляные работы. И в одной из выработок, у самого угла Большого Кремлевского дворца, мы вдруг увидели тот древний ров. Он представлял собой в разрезе как бы опрокинутый вершиной вниз треугольник, углубленный в желтый песок и заполненный влажной, жирной темно-коричневой землей. Можно думать, что первоначально ров был глубиной метров в шесть или немного меньше, а шириной метров шестнадцать - восемнадцать. Дно его было чуть скруглено, но никаких следов надолб во рву обнаружить не удалось. Значит, если вертикально врытые бревна, о которых говорили очевидцы в прошлом столетии, и относятся к укреплениям, то скорее всего это не надолбы во Рву, а частокол на валу. За рвом в таких крепостях насыпался вал из той самой земли, что выбрасывали при рытье рва, а на валу ставился крепкий частокол. Частокол окружал, наверное, всю территорию крепостцы, а вал, как и ров, был только в наиболее угрожаемом месте, там, где к мысу примыкало ровное плато, по которому мог легко подойти неприятель. Крутые берега рек Москвы и Неглинной были надежной защитой сами по себе, и на круче ставился только частокол. Такого типа крепостцы (их называют "мысовыми") ставились на Руси в X - XII веках. Но уже в XI веке эта система обороны стала себя изживать.

Что еще можно сказать о первом Московском Кремле? Конечно, в нем были ворота, но где именно - неизвестно. Наверное, правы исследователи, которые думали, что крепостца должна была иметь даже двое ворот - одни в сторону плато, другие - к одной из рек, скорее всего, к Неглинной. Но, разумеется, все это пока лишь предположения, которыми мы вынуждены довольствоваться, пока Кремль не будет более полно изучен археологически.

Одно мы можем определенно утверждать уже сейчас - это то, что городок в XI - XII веках был больше своей крепостцы, что уже первый Кремль охватывал лишь центр Москвы, как бы мал этот центр ни был, а за пределами крепости уже тогда был посад, где жили ремесленники и торговцы.

Происхождение названия города

4. История Москвы, происхождение названия города вызывают непреходящий интерес как в нашей стране, так и за рубежом. На сегодняшний день выдвинуто множество различных гипотез, легенд и версий, которые с разной степенью убедительности и аргументированности объясняют происхождение топонима Москва. Сейчас бесспорным является лишь то, что в основе топонима лежит гидроним - название реки.

Финно-угорская версия

5. Объяснение названия Москва как слова, принадлежащего одному из языков финно-угорской языковой семьи, было одной из первых гипотез, имевшей много сторонников. Обращение к языкам финно-угорской языковой семьи вполне логично, так как в бассейне Москвы-реки и на территории современного города известны археологические памятники и гидронимы, свидетельствующие о пребывании здесь в первой половине I тыс. н.э. народов, говоривших на языке финно-угорской языковой семьи.

При объяснении названия Москва на финно-угорской основе обычно исходят из того, что оно членится на два компонента: Моск-ва, подобно северо-восточным гидронимам типа Куш-ва, Лысь-ва, Сось-ва и др. Элемент "ва" легко объясняется во многих финно-угорских языках как "вода", "река" или "мокрый" (например, в языках мерянском, марийском, коми). Выведение же основного компонента "моск" из финно-угорских языков вызывает большие трудности, потому что он не может быть объяснен убедительно фактами ни одного из этих языков, а приблизительно - из многих и в разных значениях. В коми языке "моск" можно соотнести со словами "моск", "моска", что значит "телка", "корова". И тогда Москва значит "коровья река" (река-кормилица). Это предположение горячо поддержал известный историк В.О. Ключевский, что и придало версии особую популярность. Однако очень скоро неубедительность объяснения названия Москва из коми языка стала явной, поскольку коми никогда не проживали на территории, близкой к Москве-реке. К тому же между северо-восточными гидронимами на "ва" и названием Москва на протяжении нескольких тысяч километров аналогичных не встречается. Ученые быстро отказались от этой гипотезы, как от несостоятельной.

Отсутствие точного или хотя бы достаточно убедительного объяснения компонента "моск" толкало ученых на новые поиски. Географ С.К. Кузнецов, владевший многими финно-угорскими языками, предложил объяснить "моск" через мерянское слово "маска" (медведь), а элемент "ва" - как мерянское "ава", что значит "мать", "жена". Получалось, что Москва-река - это Медвежья река, или река Медведица. Историческая основа для такого предположения есть. "Повесть временных лет", самая древняя русская летопись, указывает, что в середине IX века народ меря проживал в восточной части Подмосковья. Основным же препятствием к принятию этой версии опять является отсутствие гидронимии на "ва" в непосредственной близости от Москвы в восточном направлении. Почему гидроним на "ва" (Москва) на данной территории оказался одиноким? Как правило, народ, живший на какой-то территории, оставляет после себя свою специфическую гидронимию.

Существует и третья версия о финно-угорском происхождении названия Москва. Она заключается в том, что компонент "моск" объясняется из прибалтийско-финских языков (суоми), а компонент "ва" - из коми языка: "моск" как musta - "черный", "темный", а "ва" - "вода", "река". Непоследовательность в данном случае состоит в том, что каждая часть гидронима объясняется из разных языков, удаленных друг от друга. Если бы это слово принадлежало финнам (суоми), то вторая его часть была бы не "ва", а "веси" - "вода" или joki -- "река". И тогда перевод названия как "черная, темная вода" был бы возможен. Москва-река значило бы "грязная река" или "мутная река", "темная река". Названия рек по темному цвету воды известны в бассейнах многих рек: реки Грязная, Грязнуха, Мутная, Мутенка, Темная (бассейн Оки); река Грязива, балка Грязна, реки Мутенка, Темна (бассейн Днепра) и др. Но перед нами название Москва, а не Москвесь или Москока (Москеки), и, следовательно, это не дает нам права объяснить его как "мутная река".

Таким образом, ни одна из этих гипотез не удовлетворяет взыскательного исследователя, поскольку не учитывает всех лингво-исторических обстоятельств. В настоящее время гипотеза о финно-угорском происхождении названия Москва практически не поддерживается никем из ученых.

Славянская версия

Более убедительной гипотезой по сравнению с изложенными выше в настоящее время является гипотеза о славянском происхождении названия Москва. В основе этой гипотезы лежит тщательный лингвистический анализ, проведенный известными учеными, и реальные исторические факты. Но славянских гипотез о происхождении слова Москва очень много, и они находятся на разных качественных уровнях теоретического исследования. Некоторые из них не выдерживают элементарной критики, так как по существу являются легендами или случайными предположениями.

Наиболее убедительные славянские этимологии были выдвинуты такими большими учеными, как С.П. Обнорский, Г.А. Ильинский, П.Я. Черных, польским славистом Т. Лер-Сплавинским и др. Суть их сводится к следующему.

Анализировать следует форму Москы, а не Москва, так как эта последняя стала названием города только примерно в XIV веке, а до этого времени существовало не двухкомпонентное слово Моск-ва, а слово Москы, склонявшееся по типу букы (буква), тыки (тыква), свекры (свекровь) и т.д. без элемента "ва". В корне "моск" элемент "ск" мог чередоваться с "зг", а сам корень в древнерусском языке имел значение "быть вязким, топким" или "болото, сырость, влага, жидкость". Ему родственно современное выражение "промозглая погода, мозглая погода" - мокрая, дождливая погода. Так считал Г.А. Ильинский. П.Я. Черных сделал предположение о диалектном характере слова "москы" еще на раннем этапе развития древнерусского языка. Это слово, по его мнению, было в языке вятичей, которые пришли в бассейн Москвы-реки с юга. В языке (диалекте) кривичей ему соответствовало в тех же значениях слово "вълга", от которого образовано название великой русской реки Волга. Кривичи пришли в бассейн Москвы-реки с запада и принесли с собой это слово. Исследователи установили, что слово "москы" по своей семантике связано со значением "влага" и имеет подтверждение в других славянских и даже балтийских языках. Это названия рек Mozgawa (или Moskawa) в Польше и [Германии], река Московица (или Московка) - приток реки Березины, ручей Московец, неоднократные балки Московки на Украине. В словацком языке есть даже нарицательное слово moskwa со значением "влажный хлеб в зерне" или "хлеб, собранный с полей (в дождливую погоду)". В литовском языке есть глагол mazgoti - "мыть, полоскать", а в латышском moskat- "мыть".

Все приведенное выше говорит о том, что значение названия Москва - "топкая, болотистая, мокрая". Именно такой ее Увидели наши предки-славяне, которые дали ей имя; признак топкости, болотистости имел для них важное значение. Исходя из этого можно предположить, что река получила название в самых верховьях, так как она вытекает из некогда топкого болота, получившего впоследствии название Москворецкая лужа. Об этом сказано в "Книге Большому Чертежу" (1627): "А Москва-река вытекала из болота по Вяземской дороге, за Можайском, верст тридцать и больши".

Ряд гипотез о славянском происхождении названия Москва по существу являются легендами, народными этимологиями, хотя и принадлежат ученым. Так, 3. Доленго-Ходаковский в начале XIX века высказал предположение о том, что название Москва происходит от слова "мостки", т.е. "мостковая река, река с большим количеством мостков". Но ведь люди дали название реке задолго до того, как обжили ее и построили на ней много мостков, причалов, сделали реку важной торговой артерией.

Народные этимологии и легенды о происхождении названия Москва часто пытаются осмыслить поэты и писатели и придают им форму различных поэтических жанров. А.Векслер в своей книге "Москва в Москве", посвященной новым археологическим находкам на территории Москвы, приводит своеобразное былинное объяснение названия Москва, являющееся народной этимологией, извлеченное из книги Дмитрия Еремина "Кремлевский холм". Постаревший и ослабевший Илья Муромец, некогда могучий богатырь и гроза всех ворогов земли Русской, возвращался из Киева домой. В пути его настигла смерть, и похоронили его под высоким курганом у большой реки. И вот из могилы послышались слова:

Будто вздох прошел: "Надо мощь ковать!" И второй дошел - только "мощь кова..." В третий раз дошел - только "Моc... кова". Так и стала зваться река: Москва.

Сторонники славянского происхождения названия Москва исходят из той посылки, что Москва-река не имела названия до прихода сюда славян, однако в действительности дело могло обстоять иначе.

Как показывают находки археологов, славянские племена пришли в бассейн Москвы-реки не раньше второй половины I тыс. н.э. Заселен же бассейн был уже в III - II тыс. до н.э. Племена, жившие здесь до прихода славян, говорили на языках финно-угорской и балтийской групп.

Трудно представить, что до прихода славян эта река, основная водная артерия района, не имела имени или славяне переименовали ее - дали ей свое название. Славянские племена, пришедшие сюда, усвоили то название, которое река уже имела, как усвоили они множество других в бассейне Москвы-реки и соседней с ней рек. Причем усвоили эти названия в устной передаче тех, кто жил здесь до их прихода. Как предполагают некоторые ученые, это были гидронимы балтоязычного характера, такие, как Руза, Истра, Горетва, или финноязычные: Икша, Воря, Колокша, Вожа.

Как уже было сказано выше, сторонники славянского происхождения названия Москва в качестве аргументов, подкрепляющих их гипотезу, привлекали факты балтийских языков - литовского и латышского. Сходство языковых фактов русского и других славянских языков с языками балтийскими заставило ученых анализировать эти факты в сопоставительном плане. Впервые это было сделано В.Н. Топоровым в статье ""Baltica" Подмосковья ".

Балто-славянская гипотеза

6. В.Н. Топоров выводит название Москвы из балтоязычных mazg-/mask/mast - славянских моск-/мозг (мож)-/мощ (мост) - нечто "жидкое", "топкое", "слякотное", "смрадное". Получается, что Москва - это "гнилая" или "болотистая" река. Однако невозможно представить, чтобы местным жителям могло прийти в голову назвать самую крупную реку своего края столь неблагозвучно. И уж совсем неубедительно стремление Топорова увязать старое народное название реки Москвы - Смородина с преобразованным балтским корнем smard - "смердящая река". В русских песнях и сказках "смородина", "смородинка", "ягодка", "золотко" - это символы всего красивого, светлого, чистого.

Географ А.П. Афанасьев отмечает, что названия "болотистая", "гнилая" давали всегда только ручьям и небольшим речкам, но не рекам протяженностью в несколько сот километров. Причем Москва-река еще около тысячи лет назад вытекала не из болота, по которому она якобы получила свое название, а из большого озера ледникового происхождения. Почва в этих местах заболотилась намного позже того, как река Москва получила свое название.

И наконец, в Древней Руси города называли либо по именам основавших их князей (или их родственников), либо названия отражали историческую роль этих городов. Так, в IX - XII веках в Ростово-Суздальской земле было основано 10 крупных городов, из них 6 носят имена их основателей либо родственников. "Именными" городами являются Ярославль (1071 год, основан Ярославом Мудрым), Владимир (1108 год - Владимиром Мономахом), Юрьев (1151 год - Юрием Долгоруким), Боголюбов (1155 год - Андреем Боголюбским, сыном Юрия Долгорукого). Город Дмитров (1154) и, очевидно, Кснятин (1134) названы Юрием Долгоруким в честь своих сыновей. Переславль (1155), по-видимому, также является "именным" городом - по древнеславянскому имени Переслав, сравнительно рано вышедшему из употребления. Город получил свое название в противовес Переяславлю южному, который Юрий Долгорукий потерял в междоусобной борьбе. Названия двух других городов отражают их предназначение и историю возвышения Ростово-Суздальской земли. Ростов (IX век) - город "зачинатель" Ростовской земли (от слова "росток"); Суздаль (1024) - город "созидатель" Ростово-Суздальского княжества. Таким образом, расшифровка названия Москва как "гнилая", "болотистая" река совершенно неубедительна.

Балтская версия

Чтобы понять, почему реку назвали Москвой и почему ее название перенесли на город, надо разобраться в роли этой водной артерии в расселении и хозяйственной деятельности древнего населения края.

Река Москва на протяжении нескольких тысячелетий являлась центром древних культур. Волго-Окское междуречье и его сердцевина - бассейн реки Москвы (соединявшей Верхнюю Волгу с Окой) были как бы "островом" в безбрежном океане лесов севера Восточно-Европейской равнины. Начиная с эпохи неолита (VI - III тыс. до н.э.) на территорию этого "благословенного островка" с разных сторон время от времени накатывались переселенческие волны древних племен, разрушая старые и создавая новые материальные культуры.

На рубеже I тыс. н.э. в Волго-Окском междуречье господствовали финно-угры, оставившие на Московской земле археологические памятники - городища "дьякова" типа [от названия села Дьяково, ныне в черте г. Москвы]. К западу от финно-угров - от верховьев Днепра до южного побережья Балтийского моря - обитали балтские племена, которые, как и славяне, принадлежали к индоевропейской (арийской) языковой общности. В трудах греческого астронома и историка Пто-ломея (II век) и готского историка Иордана (VI век) балты известны под именем "галиндов". В источниках XIII века зафиксированы названия нескольких балтских племен - пруссы, ливы, ятвяги, латгалы.

На рубеже и в первых веках новой эры южные соседи балтов - славяне, спасаясь от набегов кочевников-сарматов, а затем от нашествия гуннов, двинулись на запад и север. В свою очередь, балты, "выдавленные" из верховьев Днепра пришедшими с юга славянами, вторглись в Волго-Окское междуречье, оттеснив живших здесь финно-угров на восток. К VI веку вся огромная территория от Балтийского моря до Волго-Клязьминского междуречья оказалась заселенной балтами.

Однако их господство здесь было недолгим. В VII - VIII веках в Верхнее Поднепровье с юго-запада переселяются племена славян-кривичей, отрезав восточную группировку балтских племен от западной. Так на территории западного Подмосковья образовался оторванный от основной массы соплеменников балтский "очаг": его население известно в древнерусских летописях под именем "голядь" (славянизированный вариант слова "галинды"). Археологами отмечено три переселенческих потока древних славян в Волго-Окское междуречье. С северо-запада и запада шли новгородские эвене и кривичи, с юга - вятичи. В результате к IX веку территория расселения балтов в Подмосковье значительно сократилась. Северная ее граница стала проходить по Рузе, а восточная - по правому берегу среднего и нижнего течения реки Москвы, переходя в некоторых местах на левый берег (например, в районе будущего города Москвы - Сходненское, Тушинское и Кремлевское городища).

Археологические памятники кривичей расположены по течениям рек: в верховьях Ламы, на левом берегу Рузы, на Озерне, Истре, а также в восточной и южной частях междуречья Клязьмы и Москвы вплоть до Оки. Непосредственно на территории будущего города Москвы кривичских памятников-курганов не выявлено (они дугой охватывают ее с востока, приближаясь на 15 - 20 км): здесь продолжали жить балты.

Несколько по-иному происходило переселение в Подмосковье с юга славян-вятичей. На Верхней Оке они появились уже на рубеже VIII - IX веков, но лишь во второй половине XII века им удалось проникнуть в южную и центральную части западного Подмосковья. Продвижению вятичей на север мешали компактно проживавшие здесь балты.

Балтоязычная "голядь" дважды попадает на страницы летописи в XI - XII веках (и еще раз в XIII веке как народ литва). Первый раз "голядь" упоминается под 1058 годом в связи с карательным походом против нее киевского князя Изяслава Ярославича. Вторично - в 1146 - 1147 годах. В это время ростово-суздальский князь Юрий Долгорукий и его союзник новгород-северский князь Святослав Ольгович проводят ряд военных мероприятий на окраине Ростово-Суздальского княжества (в связи с встречей союзников и упоминается под 1147 годом впервые в летописи Москва). Цель этих экспедиций - подготовка плацдарма для будущей борьбы Юрия за киевский стол (великий князь киевский считался верховным правителем Руси). В частности, Святослав Ольгович организует поход на земли "голяди" по Протве и ее притоку Угре. Здесь шла "прямоезжая" дорога на Киев, и неусмиренное местное население могло сорвать далеко идущие планы честолюбивого князя Юрия. С этого времени "реликт" балтского населения - "голядь" исчезает со страниц летописи, а Юрий Долгорукий, как отмечал В.О. Ключевский, "водил уже прямой дорогой из Ростова к Киеву целые полки".

Исчезновение "голяди" со страниц летописей нельзя понимать как уничтожение балтского населения на западе Подмосковья. Это противоречило бы нравам и обычаям тогдашней Руси. По-видимому, после разгромного похода Святослава Ольговича на Протву (т.е. в верховья реки Москвы) "голядь" потеряла свою независимость, но вряд ли растворилась в славянском населении. Очевидно, не случайно сто лет спустя, в 1248 году, литовцы организуют поход именно сюда, на Протву (за 700 км от Прибалтики), во время которого был убит владимирский князь Михаил Хоробрит, брат Александра Невского.

Не стремились ли воинственные литовцы привлечь местное, родственное им население для набегов на южные земли Владимиро-Суздальского (ранее - Ростово-Суздальского) княжества? На то, что балтоязычное население не исчезло, а продолжало проживать на прежней территории и позже, указывает и большое число балтских названий в духовных и договорных грамотах московских князей XIV века.

После событий 1147 года вятичи "Лесной земли" (верховья Оки), не встречая больше сопротивления "голяди", стали постепенно продвигаться к северу, заселяя берега Нары, Пахры (и ее притоков), верхнего и среднего течения реки Москвы. В окрестностях уже существовавшего к тому времени города Москвы они встретились с кривичами. Для рязанских вятичей также создались благоприятные условия расселения на север. Они могли оказаться на территории Москвы несколько раньше верхнеокских вятичей, поскольку путь их был короче и проходил по нижнему течению реки Москвы. Итак, славянское население именно на московской земле (на территории города) появилось сравнительно поздно: где-то в середине XII века. До этого здесь несколько столетий жили балты.

В результате всех этих переселений в названиях рек (гидронимах) Подмосковья наблюдается большая пестрота. Их оставили три народа: финно-угры, балты и славяне. Финно-угорские названия встречаются главным образом на востоке Подмосковья, балтские и славянские - на всей территории западной части междуречья Оки и Волги. Причем балтоязычные гидронимы закрепились за крупными и средними реками, славянские же - за самыми малыми ручьями и речками. Всего в Подмосковье насчитывается более 300 балтских названий поселений и рек, из них свыше 60 - наименования притоков реки Москвы. В нынешних границах города Москвы сохранилось более 10 таких гидронимов: Алчанка, Бубна, Голяденка, Ичка, Рачка, Сетунь, Филька, Химка, Чечера, Яуза и др.

Название реки Москвы связано с ее особым географическим положением в Волго-Окском междуречье. Река как бы соединяла (через волоки и сеть своих притоков) бассейны Оки и Волги (а также - Днепра и Дона), предоставляя наиболее удобный путь для древних переселенцев. Следует помнить, что водные артерии были в те далекие времена намного удобнее, грузоподъемнее и, наконец, безопаснее, чем дороги, прорубленные в труднопроходимых лесах с плохо или совсем не оборудованными переправами через реки.

Все вышеизложенное дает основание выводить название реки Москвы из балтских слов: литовских mazg - "узел", mezg//ioti - "вязать"; латышских mezg - "узел" и vandou - "вода" то есть "узловая" или "связующая" вода. Судя по данным археологических раскопок, река Москва служила для балтских племен главной (центральной) рекой расселения, освоения новых мест, формирования родо-племенных центров и поселений - "узловая" река; основной рекой родо-племенных связей, сборов и походов - "связующая" река и, наконец, река -"узел" промыслово-хозяйственной деятельности и товарообмена. И очевидно, Юрий Долгорукий далеко не случайно основал город в излучине среднего течения реки Москвы, а также присвоил ему непонятное для нас (но, очевидно, вполне понятное для современников) название. Новый "мал деревян град" связывал кратчайшим путем Северо-Восточную Русь с Черниговом и Киевом и прикрывал ее от возможных вторжений с юга.

Перенос гидронима Москва на укрепленный пункт, а затем и город-крепость содержал в себе для Юрия Долгорукого не только смысловую, но и политическую цель. Название Москва могло означать: применительно к территории - "узел рубежей, границ, поселений" или "узел (место скрещения, схождения) дорог, водных путей, маршрутов"; к укрепленному поселению - "узловой пункт, опорный узел", "связующий центр"; к городу - "узловой (главный, основной) город" на юго-западной окраине Ростово-Суздальского княжества.

Такое предположение не будет слишком преувеличенным, поскольку события последующих десятилетий показывают заметный рост военно-политического значения Москвы как города на юго-западных рубежах Ростово-Суздальского княжества. Историк С.Ф. Платонов, отмечая особое положение Москвы для Ростово-Суздальской земли во второй половине XII - начале XIII века, писал: "Москва - пункт, в котором встречают друзей и отражают врагов, идущих с юга. Москва - пункт, на который прежде всего нападают враги суздальско-владимирских князей. Москва, наконец, исходный пункт военных операций суздальско-владимирского князя, сборное место его войск в действиях против юга". В.О. Ключевский сказал об этом более кратко: "Москва - узловой пункт", вьшеся эту характеристику в заголовок раздела своего "Курса русской истории".

Таким образом, название "Москва - узловой город" вполне вписывается в смысловой ряд названий древних городов Ростово-Суздальской земли: "Ростов - росток нового княжества", "Суздаль - город созидатель". Можно ли после этого возражать старинному московскому преданию "О зачале царствующего великого града Москвы како исперва зачатся", указывающему на Юрия Долгорукого как на основателя города Москвы. В нем говорится, что великий князь Юрий "взыде на гору и обозрев с нее очима своими семо и овамо [туда и сюда] на обе стороны Москвы-реки и за Неглинною и возлюби села оные и повелевает на месте том вскоре соделати мал деревян град и прозва его званием реки тоя Москва град по имяни реки, текушя под ним".

Древнейшее население Московского края

7. Итак, ученым удалось установить, что население Подмосковья не было однородным в этническом отношении. На востоке жили предки угро-финских народов, а на западе - восточные балты - племена, родственные предкам современных литовцев и латышей. Во второй половине I тысячелетия нашей эры в среду финно-угров и восточных балтов стало проникать новое население, началась славянская колонизация Московского края.

Заселение Московского края славянскими племенами произошло не сразу. Исследователи установили, что это был длительный процесс, продолжавшийся несколько столетий.

Характер славянской колонизации

8. Ни в письменных памятниках, ни в народных преданиях великороссов не уцелело воспоминаний об упорной и повсеместной борьбе пришельцев с туземцами. Сами колонисты не вызывали туземцев на борьбу. Они принадлежали в большинстве к мирному сельскому населению, уходившему из юго-западной Руси от тамошних невзгод и искавшему среди лесов Севера не добычи, а безопасных мест для хлебопашества и промыслов. Происходило заселение, а не завоевание края, не порабощение или вытеснение туземцев. Могли случаться соседские ссоры и драки; но памятники не помнят ни завоевательных нашествий, ни оборонительных восстаний. Указание на такой ход и характер русской колонизации можно видеть в одной особенности той же географической номенклатуры Великороссии. Финские и русские названия сел и рек идут не сплошными полосами, а вперемежку, чередуясь одни с другими. Значит, русские переселенцы не вторгались в край финнов крупными массами, а, как бы сказать, просачивались тонкими струями, занимая обширные промежутки, какие оставались между разбросанными среди болот и лесов финскими поселками. Такой порядок размещения колонистов был бы невозможен при усиленной борьбе их с туземцами.

Финские черты

В русскую среду проникло немало физических и нравственных особенностей, унаследованных от растворившихся в ней финнов.

I. Надобно допустить некоторое участие финского племени в образовании антропологического типа великоросса. Наша великорусская физиономия не совсем точно воспроизводит общеславянские черты. Другие славяне, признавая в ней эти черты, однако замечают и некоторую стороннюю примесь: именно, скуластость великоросса, преобладание смуглого цвета лица и волос и особенно типический великорусский нос, покоящийся на широком основании, с большой вероятностью ставят на счет финского влияния.

II. То же влияние, кажется, было небезучастно и в изменении русского говора. Киевская Русь говорила на о, окала. Московское наречие, усвоенное образованным русским обществом как образцовое, некоторыми чертами отступило от говора древней Киевской Руси: гаварить по-масковски - значит едва ли еще не более нарушать правила древнерусской фонетики, чем нарушает их владимирец или ярославец. Московский говор - сравнительно позднейший, хотя его признаки появляются в памятниках довольно рано, в первой половине XIV века, в одно время с первыми политическими успехами Москвы. Древняя фонетика Киевской Руси особенно заметно изменялась в северо-восточном направлении, т.е. в направлении русской колонизации, образовавшей великорусское племя слиянием русского населения с финским. Это наводит на предположение о связи обоих процессов. Даль допускал мысль, что акающие говоры Великороссии образовались при обрусении чудских племен.

III. Народные обычаи и поверья великороссов доселе хранят явственные признаки финского влияния. Племена эти поклонялись силам и предметам внешней природы, не олицетворяя их: мордвин или черемис боготворил непосредственно землю, камни, деревья, не видя в них символов высших существ. У поволжских финнов особенно развит культ воды и леса. Мордвин, чуваш, находясь в чаще леса или на берегу глухой лесной реки, чувствует себя в родной религиозной сфере. Некоторые черты этого культа целиком перешли и в мифологию великороссов. У них, как и у финнов, видною фигурой на мифологическом Олимпе является леший и является у тех и других с одинаковыми чертами: он стережет деревья, коренья и травы, имеет дурную привычку хохотать и кричать по-детски и тем пугать и обманывать путников. В эпосе западных прибалтийских более развитых финнов (Калевале) встречаем образ водяного царя. Водяного знают и в других краях России. Наконец, в преданиях, занесенных в древние жития великорусских святых, можно встретить и следы поклонения камням и деревьям, плохо прикрытые христианскими формами и незаметные в южной и западной России.

IV. Наконец, надобно признать значительное влияние финских туземцев на состав общества, какое создавала русская колонизация Верхнего Поволжья. Мы не замечаем в туземном финском населении признаков значительного социального расчленения, признаков деления на высшие и низшие классы: все это население представляется сплошной однообразной сельской массой. Но мы видели, что колонизация приносила в междуречье Оки и верхней Волги преимущественно сельские массы. Благодаря этому русское и обрусевшее население Верхнего Поволжья должно было стать гораздо более сельским по своему составу, чем каким оно было в южной Руси.

Влияние природы на психологию великоросса

Нам остается отметить действие природы Великороссии на смешанное население, здесь образовавшееся посредством русской колонизации.

Великороссия XIII - XV веков со своими лесами, топями и болотами на каждом шагу представляла поселенцу тысячи мелких опасностей, непредвидимых затруднений и неприятностей, среди которых надобно было найтись, с которыми приходилось поминутно бороться. Это приучало великоросса зорко следить за природой, смотреть в оба, по его выражению, ходить, оглядываясь и ощупывая почву, не соваться в воду, не поискав броду, развивало в нем изворотливость в мелких затруднениях и опасностях, привычку к терпеливой борьбе с невзгодами и лишениями. В Европе нет народа менее избалованного и притязательного, приученного меньше ждать от природы и судьбы и более выносливого.

Своенравная природа России часто смеется над самыми осторожными расчетами великоросса; своенравие климата и почвы обманывает самые скромные его ожидания, и, привыкнув к этим обманам, расчетливый великоросс любит подчас, очертя голову, выбрать самое что ни на есть безнадежное и нерасчетливое решение, противопоставляя капризу природы каприз собственной отваги. Эта наклонность дразнить счастье, играть в удачу и есть великорусский авось.

В одном уверен великоросс - что надобно дорожить ясным летним рабочим днем, что природа отпускает ему мало удобного времени для земледельческого труда и что короткое великорусское лето умеет еще укорачиваться безвременным нежданным ненастьем. Это заставляет великорусского крестьянина спешить, усиленно работать, чтобы сделать много в короткое время и впору убраться с поля, а затем оставаться без дела осень и зиму. Так великоросс приучался к чрезмерному кратковременному напряжению своих сил, привыкал работать скоро, лихорадочно и споро, а потом отдыхать в продолжение вынужденного осеннего и зимнего безделья. Ни один народ в Европе не способен к такому напряжению труда на короткое время, какое может развить великоросс; но и нигде в Европе, кается, не найдем такой непривычки к ровному, умеренному и измеренному, постоянному труду, как в той же Великороссии. С другой стороны, свойствами края определился порядок расселения великороссов. [На днепровской Руси] постоянные внешние опасности и недостаток воды в открытой степи заставляли население размещаться крупными массами, скучиваться в огромные, тысячные села, которые до сих пор составляют отличительную черту южной Руси. Напротив, на севере поселенец посреди лесов и болот с трудом отыскивал сухое место, на котором можно было бы с некоторою безопасностью и удобством поставить ногу, выстроить избу. Такие сухие места, открытые пригорки, являлись редкими островками среди моря лесов и болот. На таком островке можно было поставить один, два, много три крестьянских двора. Вот почему деревня в один или два крестьянских двора является господствующей формой расселения в северной России чуть не до конца XVII века.

Жизнь удаленными друг от друга, уединенными деревнями при недостатке общения, естественно, не могла приучать великоросса действовать большими союзами, дружными массами. Великоросс работал не на открытом поле, на глазах у всех, подобно обитателю южной Руси: он боролся с природой в одиночку, в глуши леса с топором в руке. То была молчаливая черная работа над внешней природой, над лесом или диким полем, а не над собой и обществом, не над своими чувствами и отношениями к людям. Потому великоросс лучше работает один, когда на него никто не смотрит, и с трудом привыкает к дружному действию общими силами. Он вообще замкнут и осторожен, даже робок, вечно себе на уме, необщителен, лучше сам с собой, чем на людях, лучше в начале дела, когда еще не уверен в себе и успехе, и хуже в конце, когда уже добьется некоторого успеха и привлечет внимание: неуверенность в себе возбуждает его силы, а успех роняет их. Ему легче одолеть препятствие, опасность, неудачу, чем с тактом и достоинством выдержать успех; легче сделать великое, чем освоиться с мыслью о своем величии. Он принадлежит к тому типу умных людей, которые глупеют от признания своего ума.

Невозможность рассчитать наперед, заранее сообразить план действий и прямо идти к намеченной цели заметно отразилась на складе ума великоросса, на манере его мышления. Житейские неровности и случайности приучили его больше обсуждать пройденный путь, чем соображать дальнейший, больше оглядываться назад, чем заглядывать вперед. В борьбе с нежданными метелями и оттепелями, с непредвиденными августовскими морозами и январской слякотью он стал больше осмотрителен, чем предусмотрителен, выучился больше замечать следствия, чем ставить цели, воспитал в себе умение подводить итоги насчет искусства составлять сметы. Это умение и есть то, что мы называем задним умом. Поговорка русский человек задним умом крепок вполне принадлежит великороссу. Но задний ум не то же, что задняя мысль.

Своей привычкой колебаться и лавировать между неровностями пути и случайностями жизни великоросс часто производит впечатление непрямоты, неискренности. Великоросс часто думает надвое, и это кажется двоедушием. Он всегда идет к прямой цели, хотя часто и недостаточно обдуманной, но идет оглядываясь по сторонам, и потому походка его кажется уклончивой и колеблющейся. Ведь лбом стены не прошибешь, и только вороны прямо летают, говорят великорусские пословицы. Природа и судьба вели великоросса так, что приучили его выходить на прямую дорогу окольными путями. Великоросс мыслит и действует как ходит. Кажется, что можно придумать кривее и извилистее великорусского проселка? Точно змея проползла. А попробуйте пройти прямее: только проплутаете и выйдете на ту же извилистую тропу.