Москва. Юго-Запад. Теплый Стан.
 
  Москва   Наш район   Наш храм   Фотоэкскурсии  

Старые карты Москвы

Музеи Москвы

Книги о Москве

Статьи о Москве

Каталог ссылок


Найти:
на сайте


Рассылка 'О московском крае'
Подпишись на рассылку
О Московском крае:

Rambler's Top100

Зима в Москве

По мотивам произведения И.Шмелева "Лето Господне".

Рождество.

Наше Рождество подходит издалека, тихо. Глубокие снега, а мороз такой, что воздух мерзнет. Инеем стоит, туманно, дымно.

Увидишь, что мороженых свиней подвозят,- скоро и Рождество. Шесть недель постились, ели рыбу. Кто побогаче - белугу, осетрину, судачка, наважку; победней - селедку, сомовину, леща... У нас, в России, всякой рыбы много. Зато на Рождество - свинину, все. В мясных, бывало, до потолка навалят, словно бревна,- мороженые свиньи. Окорока обрублены, к засолу. Так и лежат, рядами,- разводы розовые видно, снежком запорошило.

И тянутся обозы - к Рождеству. Обоз? Ну, будто, поезд... только не вагоны, а сани, по снежку, широкие, из дальних мест. Гусем, друг за дружкой, тянут. Лошади степные, на продажу. А мужики здоровые, тамбовцы, с Волги, из-под Самары. Везут свинину, поросят, гусей, индюшек,- "пылкого морозу". Рябчик идет, сибирский, тетерев-глухарь... Знаешь - рябчик? Пестренький такой, рябой...- ну, рябчик! С голубя, пожалуй, будет. Называется - дичь, лесная птица. Питается рябиной, клюквой, можжевелкой. А на вкус, брат!.. Здесь редко видишь, а у нас - обозами тянули. Все распродадут, и сани, и лошадей, закупят красного товару, ситцу,- и домой, чугункой. Чугунка? А железная дорога. Выгодней в Москву обозом: свой овес-то, и лошади к продаже, своих заводов, с косяков степных.

Как увидишь,- на Конную площадь в Москве, - где обычно торгуют лошадьми цыганы и гоняют их на проглядку для покупателей, показывая товар лицом - обозы потянулись,- скоро и Рождество.

Всякую живность везут, со всей России: свиней, поросят, гусей...- на весь мясоед, мороженых, пылкого мороза. Дешевле, как на Конной, купить нельзя.

А площадь эта...- как бы тебе сказать?..- да попросторней будет, чем... знаешь, Эйфелева-то башня где? И вся - в санях. Тысячи саней, рядами. Везут на санях и на салазках, а пакетчики, с Житной, сами впрягаются в сани - народ потешить для Рождества.

На Конной стоном стоит в морозе гомон. Нынче здесь вся Москва. Снегу не видно,- завалено народом, черным-черно. На высоких шестах висят на мочалках поросята, пучки рябчиков, пупырчатые гуси, куры, чернокрылые глухари - чистое светопреставление. Мороженые свиньи - как дрова лежат на версту. Завалит снегом, а из-под снега рыла да зады. А то чаны, огромные, да... с комнату, пожалуй! А это солонина. И такой мороз, что и рассол-то замерзает...- розовый ледок на солонине. Мясник, бывало, рубит топором свинину, кусок отскочит, хоть с полфунта,- наплевать! Нищий подберет. Эту свиную "крошку" охапками бросали нищим: на, разговейся! Перед свининой - поросячий ряд, на версту. А там - гусиный, куриный, утка, глухари-тетерьки, рябчик... Прямо из саней торговля. И без весов, поштучно больше. Широка Россия,- без весов, на глаз. Бывало, фабричные впрягутся в розвальни,- большие сани.- везут-смеются. Горой навалят: поросят, свинины, солонины, баранины... Богато жили.

Мороз взялся такой,- только поплясывай. И все довольны, веселые, для Рождества стараются, поглатывают-жгутся горячий сбитень. Только и слышишь - перекликаются:

- Много ль поросят-то закупаешь?

- Много - не много, а штук пяток надо бы, для Праздника.

Торговцы нахваливают товар, стукают друг о дружку мерзлых поросят: живые камушки.

- Дворянские самые индюшки!., княжьего роду, пензицкого заводу!..

Отец загодя приказывает прикинуть на бумажке, чего для народа взять и чего для дома. Плохо-плохо,, а две-три тушки свиных необходимо, да черных поросят, с кашей жарить, десятка три, да белых, на заливное молоппшчков, два десятка, чтобы до заговин хватило, да индеек-гусей-кур-уток, да потрохов, да еще солонины не заныть, да рябчиков сибирских, да глухарей-тетерок, да...- трое саней брать надо. Ходим по народу, выглядываем товарец. Глядим, и отец дьякон от Спаса в Наливках, в енотовой огромной шубе, слон-слоном, за спиной мешок, полон: немало ему надо, семья великая.

Третий мешок набил,- басит с морозу дьякон,- гуська одного с дюжинку, а поросяткам и счет забыл. Семейка-то у меня...

А Горкин на ухо мне:

- Это он так, для хорошего разговору... он для души старается, в богадельню жертвует. Вот и папашенька, записочку сам дал, велит на четвертной накупить, по бедным семьям. И втайне чтобы, мне только препоручает, а я те в поучение... выростешь - и попомнишь. Только никому не сказывай.

Подходим к рябчикам: полон-то воз, вороха пестрого перья. А свинорубы и внимание не дают, как подбирают бедняки отлетевшие мерзлые куски, с фунт, пожалуй. Свиней навезли горы. По краю великой Конной тянутся, как поленницы, как груды бревен-обрубков: мороженая свинина сложена рядами, запорошило снежком розовые разводы срезов: окорока уже пущены в засол, до Пасхи.

Кричат: "тройку пропущай, задавим!" Народ смеется: пакетчики это с Житной, везут на себе сани, полным-полны, а на груде мороженого мяса сидит-покачивается веселый парень, баюкает парочку поросят, будто это его ребятки, к груди прижаты. Волокут поросятину по снегу на веревках, несут подвязанных на спине гроздями,- одна гроздь напереду, другая сзади,- растаскивают великий торг. И даже бутошник наш поросенка тащит и пару кур, и знакомый пожарный с Якиманской части, и звонарь от Казанской тащит, и фонарщик гусят несет, и наши банщицы и даже кривая нищенка, все-то, все. Душа - душой, а и мамона требует своего, для Праздника.

А дня за три, на рынках, на площадях,- лес елок. А какие елки! Этого добра в России сколько хочешь. Не так, как здесь,- тычинки. У нашей елки... как отогреется, расправит лапы,- чаща. На Театральной площади, бывало,- лес. Стоят, в снегу. А снег повалит,- потерял дорогу! Мужики, в тулупах, как в лесу. Народ гуляет, выбирает. Собаки в елках - будто волки, право. Костры горят, погреться. Дым столбами. Сбитенщики ходят, аукаются в елках: "Эй, сладкий сбитень! калачики горячи!.." В самоварах, на долгих дужках,-сбитень. Сбитень? А такой горячий, лучше чая. С медом, с имбирем,- душисто, сладко. Стакан - копейка. Калачик мерзлый, стаканчик, сбитню, толстенький такой, граненый, - пальцы жжет. На снежку, в лесу... приятно! Потягиваешь понемножку, а пар - клубами, как из паровоза. Калачик - льдышка. Ну, помакаешь, помягчеет. До ночи прогуляешь в елках. А мороз крепчает. Небо - в дыму - лиловое, в огне. На елках иней. Мерзлая ворона попадется, наступишь - хрустнет, как стекляшка. Морозная Россия, а... тепло!..

В Сочельник, под Рождество,- бывало, до звезды не ели. Кутью варили, из пшеницы, с медом; взвар - из чернослива, груши, шепталы... Ставили под образа, на сено. Почему?.. А будто - дар Христу. Ну... будто, Он на сене, в яслях. Бывало, ждешь звезды, протрешь все стекла. На стеклах лед, с мороза. Вот, брат, красота-то!.. Елочки на них, разводы, как кружевное. Ноготком протрешь - звезды не видно? Видно! Первая звезда, а вон - другая... Стекла засинелись. Стреляет от мороза печка, скачут тени. А звезд все больше. А какие звезды!.. Форточку откроешь - резанет, ожжет морозом. А звезды! На черном небе так и кипит от света, дрожит, мерцает. А какие звезды!.. Усатые, живые, бьются, колют глаз. В воздухе-то мерзлость, через нее-то звезды больше, разными огнями блещут, - голубой хрусталь, и синий, и зеленый, - в стрелках. И звон услышишь. И будто это звезды - звон-то! Морозный, гулкий,- прямо, серебро. Такого не услышишь, нет. В Кремле ударят,- древний звон, степенный, с глухотцой. А то - тугое серебро, как бархат звонный. И все запело, тысяча церквей играет. Такого не услышишь, нет. Не Пасха, перезвону нет, а стелет звоном, кроет серебром, как пенье, без конца-начала...- гул и гул.

Обеда в этот день не полагается, а только чаек с сайкой и маковой подковкой. Затеплены все лампадки, настланы новые ковры. Блестят начищенные дверные ручки, зеркально блестит паркет. На столе в передней стопы закусочных тарелок, "рождественских", в голубой каемке. На окне стоят зеленые четверти "очищенной",- подносить народу, как поздравлять с Праздником придут. В зале - парадный стол, еще пустынный, скатерть одна камчатная. У изразцовой печи, пышет от нее, не дотронуться,-тоже стол, карточный-раскрытый,-закусочный: завтра много наедет поздравителей. Елку еще не внесли: она, мерзлая, пока еще в высоких сенях, только после всенощной ее впустят.

Ко всенощной! Валенки наденешь, тулупчик из барана, шапку, башлычок,- мороз и не щиплет. Выйдешь - певучий звон. И звезды. Калитку тронешь,- так и осыплет треском. Мороз! Снег синий, крепкий, попискивает тонко-тонко. По улице - сугробы, горы. В окошках розовые огоньки лампадок. А воздух...- синий, серебрится пылью, дымный, звездный. Сады дымятся. Березы - белые виденья. Спят в них галки. Огнистые дымы столбами, высоко, до звед. Звездный звон, певучий,- плывет, не молкнет; сонный, звон-чудо, звон-виденье, славит Бога в вышних,- Рождество.

Идешь и думаешь: сейчас услышу ласковый напев-молитву, простой, особенный какой-то, детский, теплый...- и почему-то видится кроватка, звезды.

Рождество Твое, Христе Боже наш,
Возсия мирови Свет Разума...

И почему-то кажется, что давний-давний тог напев священный... был всегда. И будет.

- Вы прислушайте, прислушайте... как все играет! И на земле, и на небеси!..- А это про звон. Мороз, ночь, ясные такие звезды,- и гу-ул... все будто небо звенит-гудит,- колокола поют. До того радостно поют, будто вся тварь играет: и дым над нами, со всех домов, и звезды в дыму, играют, сияние от них веселое. - Гляньте, гляньте!., и дым будто Славу несет с земли... играет каким столбом!..

В церкви полным-полно. Вся церковь воссияла,- все паникадилы загорелись. И так ах-нуло - "С нами Бог"...- как громом, так и взыграло сердце, слезами даже зажгло в глазах, мурашки пошли в затылке. Такого пения, говорили, еще и не слыхали: будто все Херувимы-Серафимы трубили с неба. И я почувствовал радость, что с нами Бог. А когда запели "Рождество Твое, Христе Боже наш, воссия мирови свет разума..." - такое во мне радостное стало... и я будто увидал вертеп-пещерку, ясли и пастырей, и волхвов... и овечки будто стоят и радуются.

- А если бы Христа не было, ничего бы не было, никакого света-разума, а тьма языческая!..

Иду ото всенощной, снег глубокий, крепко морозом прихватило, и чудится, будто снежок ноет, весело так похрустывает - "Христос с небес, срящите..." - такой-то радостный, хрящеватый хруст. Хрустят и промерзшие заборы, и наши дубовые ворота, если толкнуться плечиком,- веселый, морозный хруст.

И все вокруг - другое. Снег - святой. И звезды - святые, новые, рождественские звезды. Рождество! Посмотришь в небо. Где же она, та давняя звезда, которая волхвам явилась? Вон она: над Барминихиным двором, над садом! Каждый год - над этим садом, низко. Она голубоватая, Святая. Бывало, думал: "Если к ней идти - придешь туда. Вот, прийти бы... и поклониться вместе с пастухами Рождеству! Он - в яслах, в маленькой кормушке, как в конюшне... Только не дойдешь, мороз, замерзнешь!" Смотришь, смотришь - и думаешь: "Волсви же со звездою путешествуют!.."

Заходим к Горкину, а у него кутья сотовая, из пшенички, угостил нас - святынькой разговеться.

Потом - домой. Позванивает в парадном колокольчик, и будет звонить до ночи. Приходит много людей поздравить. Перед иконой поют священники, и огромный дьякон вскрикивает так страшно, что у меня вздрагивает в груди. И вздрагивает все на елке, до серебряной звездочки наверху.

Рождество... Чудится в этом слове крепкий, морозный воздух, льдистая чистота и снежность. Самое слово это видится мне голубоватым. Даже в церковной песне -

Христос рождается - славите!
Христос с небес - срящите! -

слышится хруст морозный.

Синеватый рассвет белеет. Снежное кружево деревьев легко, как воздух. Плавает гул церковный, и в этом морозном гуле шаром всплывает солнце. Пламенное оно, густое, больше обыкновенного: солнце на Рождество. Выплывает огнем за садом. Сад - в глубоком снегу, светлеет, голубеет. Вот, побежало по верхушкам; иней зарозовел; розово зачернелись галочки, проснулись; брызнуло розоватой пылью, березы позлатились, и огненно-золотые пятна пали на белый снег. Вот оно, утро Праздника,- Рождество.

В детстве таким явилось - и осталось.

СВЯТКИ

Вот уже и проходит день. Вот уж и елка горит - и догорает. В черные окна блестит мороз. Я дремлю. Где-то гармоника играет, топотанье...- должно быть, в кухне.

В детской горит лампадка. Красные языки из печки прыгают на замерзших окнах. За ними - звезды. Светит большая звезда над Барминихиным садом, но это совсем другая. А та, Святая, ушла. До будущего года.

Я украдкой сбегаю в кухню. Широкая печь пылает. Какие запахи! Пахнет мясными пирогами, жирными щами со свининой, гусем и поросенком с кашей...- после поста так сладко. Это густые запахи Рождества, домашние. Священные - в церкви были. В льдинках искристых окон плющится колко солнце. И все-то праздничное, на кухне даже: на полу новые рогожи, добела выскоблены лавки, блещет сосновый стол, выбелен потолок и стены, у двери вороха соломы - не дуло чтобы. Жарко, светло и сытно.

А второй день Рождества повезли нас в Зоологический, смотреть "ледяной дом".

Синие сумерки, сугробы, толпится народ у входа. Катаются на коньках, под флагами на высоких шестах, весело трубят медные трубы музыки. По берегам черно от народа. А где же "ледяной дом"? Кричат на народ парадно одетые квартальные, будто новенькие они,-"не ломись!". Ждут самого - генерал-губернатора, князя Долгорукова.

На темно-синем небе, где уже видны звездочки, - темные-темные деревья: "ледяной дом" там, говорят, под ними. Совсем ничего не видно, тускло что-то отблескивает, только. В народе кричат - "приехал! сам приехал! квартальные побежали... сейчас запущать будут!..". Что запущать? Кричат - "к ракетам побежали молодчики!..".

Вижу - отец бежит, без шапки, кричит - "стой, я первую!..". Сердце во мне стучит и замирает...- вижу: дрожит в темных деревьях огонек, мигает... шипучая ракета взвивается в черное небо золотой веревкой, высоко-высоко... остановилась, прищелкнула...- и потекли с высоты на нас золотым дождем потухающие золотые струи. Музыка загремела "Боже Царя храни". Вспыхнули новые ракеты, заюлили...- и вот, в бенгальском огне, зеленом и голубом, холодном, выблескивая льдисто из черноты, стал объявляться снизу, загораться в глуби огнями, прозрачный, легкий, невиданный... Ледяной Дом-Дворец. В небо взвились ракеты, озарили бенгальские огни, и загремело раскатами - ура-а-а-а!.. Да разве расскажешь это!..

Помню - струящиеся столбы, витые, сверкающие, как бриллианты... ледяного-хрустального Орла над "Домом", блистательного, до ослепления... слепящие льдистые шары, будто на воздухе, льдисто-пылающие вазы, хрустальные решетки по карнизам... окна во льду, фестонами, вольный раскат подъезда...- матово-млечно-льдистое, в хладно-струящемся блеске из хрусталей... Стены Дворца, прозрачные, светят хрустальным блеском, зеленым, и голубым, и розовым...- от где-то сокрытых лампионов...- разве расскажешь это!

Потом отец повез нас ужинать в "Большой Московский", пили шампанское, ура кричали...

- Уж было торжество!.. Всех папашенька наградил, так уж наградил!... От "ледяного-то дома" ни копеечки ему прибытка не вышло, живой убыток. Душеньку зато потешил. И в "Ведомостях" печатали, славили. Генерал-губернатор уж так был доволен, руку все пожимал папашеньке, так-то благодарил!..

КРЕЩЕНЬЕ

Ни свет, ни заря, еще со свечкой ходят, а уже топятся в доме печи, жарко трещат дрова,- трескучий мороз, должно быть. В сильный мороз березовые дрова весело трещат, а когда разгорятся - начинают гудеть и петь. Я сижу в кроватке и смотрю из-под одеяла, будто из теплой норки, как весело полыхает печка, скачут и убегают тени и таращатся огненные маски - хитрая лисья морда и румяная харя, которую не любит Горкин. Прошли Святки, и рядиться в маски теперь грешно, а то может и прирасти, и не отдерешь вовеки. Занавески отдернуты, чтобы отходили окна. Стекла совсем замерзли, стали молочные, снег нарос,- можно соскребывать ноготком и есть. Грохаются дрова в передней, все подваливают топить. Дворник радостно говорит - сипит: "во, прихватило-то... не дыхнешь!" Слышу - отец кричит, голос такой веселый: "жарчей нажаривай, под тридцать градусов подкатило!" Всем весело, что такой мороз. Входит Горкин, мягко ступает в валенках, и тоже весело говорит:

- Mo-роз нонче... крещенский самый. А ты чего поднялся ни свет, ни заря... озяб, что ль? Ну, иди, погрейся.

Он садится на чурбачок и помешивает кочережкой, чтобы ровней горело. На его скульцах и седенькой бородке прыгает блеск огня. Я бегу к нему по ледяному полу, тискаюсь потеплей в коленки. Он запахивает меня полою. Тепло под его казакинчиком на зайце! Прошу:

- Не скажешь чего хорошенького?

- А чего те хорошенького сказать... Мороз. Бушуя уж отцепили, Антипушка на конюшню взял. Заскучал, запросился, и ему стало невтерпеж. За святой вот водой холодно идти будет. Крещенский сочельник нонче, до звезды не едят. Прабабушка Устинья, бывало, маково молочко к сытовой кутье давала, а теперь новые порядки, кутьи не варим... Почему-почему... новые порядки!

- А завтра из Кремля крестный ход на реку пойдет, Животворящий Крест погружать в ердани, пушки будут палить. А кто и окунаться будет, под лед. И я буду, каждый год в ердани окунаюсь. Мало что мороз, а душе радость. В Ерусалиме Домна Панферовна вон была, в живой Ердани погружалась, во святой реке... вода тоже сту-у-деная, говорит.

- А Мартын-плотник вот застудился в ердани и помер?

- С ердани не помрешь, здоровье она дает. Мартын от задора помер. Вон уж и светать стало, окошечки засинелись, печки поглядеть надо, пусти-ка...

Он приходит, когда я совсем одет. В комнате полный свет. На стеклах снежок оттаял, елочки ледяные видно,- искрятся розовым, потом загораются огнем и блещут. За Барминихиным садом в снежном тумане-инее, громадное огненное солнце висит на сучьях. Оба окна горят. Горкин лезет по лесенке закрывать трубу, и весело мне смотреть, как стоит он в окне на печке - в огненном отражении от солнца.

Мороз, говорят, поотпускает. Невысокое солнце светит на лесенку амбара, по которой взбегают плотники. Вытаскивают "ердань",- балясины и шатер с крестами,- и валят в сани, везти на Москва-реку. Все в толстых полушубках, прыгают в валенках, шлепают рукавицами с мороза, сдирают с усов сосульки. И через стекла слышно, как хлопают гулко доски, скрипит снежком...

В доме курят "монашками", для духа: сочельник, а все поросенком пахнет. В передней - граненый кувшин, крещенский: пойдут за святой водой. Прошлогоднюю воду в колодец выльют,- чистая, как слеза!

Он умывает меня святой водой, совсем ледяной, и шепчет: "крещенская-богоявленская, смой нечистоту, душу освяти, телеса очисти, во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа".

- Как снежок будь чистый, как ледок крепкой,- говорит он, утирая суровым полотенцем,- темное совлекается, в светлое облекается...- дает мне сухой просвирки и велит запивать водицей.

Потом кутает потеплей и ведет ставить крестики во дворе, "крестить". На Великую ГТятницу ставят кресты "страстной" свечкой, а на Крещенье мелком - снежком. Ставим крестики на сараях, на коровнике, на конюшне, на всех дверях. В конюшне тепло, она хорошо окутана, лошадям навалено соломы. Антипушка окропил их святой водой и поставил над денниками крестики. Говорит - на тепло пойдет, примета такая - лошадки ложились ночью, а Кривая насилу поднялась, старая кровь, не греет.

Солнце зашло в дыму, небо позеленело, и вот - забелелась звездочка! Горкин рад: хочется ему есть с морозу. В кухне зажгли огонь. На рогожке стоит петух, гребень он отморозил, и его принесли погреться. А у скорнячихи две курицы замерзли ночью.

- Пойдем в коморку ко мне,- манит Горкин, словно хочет что показать,- сытовой кутьицей разговеемся. Макова молочка-то нету, а пшеничку-то я сварил.

Кутья у него священная, пахнет как будто ладанцем, от меду. Огня не зажигаем, едим у печки. Окошки начинают чернеть, поблескивать,- затягивает ледком.

После всенощной отец из кабинета кричит - "Косого ко мне!". Спрашивает - ердань готова? Готова, и ящик подшили, окунаться.

Впервые везут меня на ердань, смотреть. Потеплело, морозу только пятнадцать градусов. Мы с отцом едем на беговых, наши на выездных санях. С Каменного моста видно на снегу черную толпу, против Тайницкой Башни. Отец спрашивает - хороша ердань наша? Очень хороша. На расчищенном синеватом льду стоит на четырех столбиках, обвитых елкой, серебряная беседка под золотым крестом. Под ней - прорубленная во льду ердань. Отец сводит меня на лед и ставит на ледяную глыбу, чтобы получше видеть. Из-под кремлевской стены, розовато-седой с морозу, несут иконы, кресты, хоругви, и выходят серебряные священники, много-много. В солнышке все блестит - и ризы, и иконы, и золотые куличики архиереев - митры. Долго выходят из-под Кремля священники, светлой лентой, и голубые певчие. Валит за ними по сугробам великая черная толпа, поют молитвы, гудят из Кремля колокола. Не видно, что у ердани, только доносит пение да выкрик протодиакона. Говорят - "погружают крест!". Слышу знакомое - "Во Иорда-а-не... крещающу-ся Тебе, Господи-и..." - и вдруг, грохает из пушки. Отец кричит-"пушки, гляди, палят!" - и указывает на башню. Прыгают из зубцов черные клубы дыма, и из них молнии... и - ба-бах!.. И радостно, и страшно. Крестный ход уходит назад под стены. Стреляют долго...


Разместите у себя баннер нашего храма: <a href="http://hram.hgsa.ru" target=_blank> <img src="http://pravoslov.narod.ru/images/banner.gif" border="0" width=88 height=31 alt="Храм Анастасии Узорешительницы"> </a> Храм Анастасии Узорешительницы
  Главная страница   Гостевая книга   Пишите   Карта сайта  
HGSA Prodaction 2004 Rambler's Top100 Rating All-Moscow.ru ЧИСТЫЙ ИНТЕРНЕТ - logoSlovo.RU Пишите
Hosted by uCoz